сома-техника (Stryker, Pugliese, 2009), чтобы подчеркнуть неразрывность «тела (как культурно-интеллигибельного конструкта) и техник (диспозитивов и реальных технологий), с чьей помощью и внутри которых формируются и трансформируются телесности» (Sullivan, 2014: 188). Мишель О’Брайен (O’Brien [2003], 2013) также указывает на запутанность материи, технологий и биополитики, утверждая, что потоки биомедицинского капитализма, колониальной истории и «иммунных войн» с неизбежностью вовлекают в свое движение и транс-тела, получившие доступ к использованию гормональных препаратов. Последнее также указывает на киборганическую политическую стратегию ответственности за свою нетривиальную позицию и в то же время поиск способов сопротивления («мое выживание зависит от интерфейсного взаимодействия с глобальным капитализмом, но оно должно быть „неправильным“» (O’Brien [2003], 2013: 63)).

Пересечения капитализма, биополитики и трансгендерности также рассматриваются в работах Поля Пресьядо. В книге «Тестостероновый торчок: секс, наркотики и биополитика в фармако-порнографическую эру» он анализирует, как фармако-порнографический режим – процесс «биомолекулярного (фармакологического) и семиотико-технического (порнографического) управления сексуальной субъективностью» (Preciado, 2013: 34) – производит современные формы воплощения сексуальности в теле (embodiment). Пресьядо считает, что для движения и политики современного трансфеминизма критически важно признать, что «ваше тело, тело множеств и фармако-порнографических сетей, образующих их, представляют собой политические лаборатории, являясь как результатами процессов субъективации и контроля, так и политическими пространствами для политической агентности и критического сопротивления нормализации» (Ibid.: 348). Критические пересечения между телесностью (embodiment) трансгендеров, военными технологиями и технологиями надзора также рассматриваются в работах Дина Спейда (Spade, 2011), Тоби Бошама (Beauchamp, 2009; 2014) и Кристин Квинан (Quinan, 2016). Исследование этих пересечений показывает, что надзор не только встроен в саму категорию трансгендерности через медицинский дискурс и тщательный врачебный мониторинг, которому подвергаются тела трансгендеров, но также влияет на трансгендерных субъектов посредством таких мер, как новые способы контроля над безопасностью в аэропортах, введенные в рамках «войны с террором».

Еще одна развивающаяся область транс-исследований – так называемые транс-анимальности (tranimalities) (Kelley, 2014) или транс-животности (tranimacies) (Chen, 2012). Категория человека в высокой степени зависит от животного как его иного в бинарном режиме различия, который ставит человека/мужчину/культуру в превосходящее положение по отношению к животному/женщине/природе. Точно так же трансгендеры, особенно в популярных медиадискурсах об их правах и жизни, часто отвергаются как «неестественные», не принадлежащие ни к одной из бинарных категорий, но в то же время пересекающие их обе. Эта позиция была оспорена, например, Майрой Дж. Херд в ее статье «Животный транспол», которая показывает, что транс – не есть «исключительно человеческое предприятие» (Hird, 2006: 39) и его не следует рассматривать исключительно как социокультурный феномен. Объединяя новый материализм и транс-исследования, Херд демонстрирует, что трансгендерность присутствует и у не-человеческих видов, и утверждает, что транс-феномены, если не ограничивать их исследования одними лишь культуралистскими объяснениями, бросают вызов различению природы и культуры[146].

Рассмотрение пересечений между исследованиями животных, трансгендерными исследованиями и новым материализмом также показывает актуальность призыва к «постчеловеческому транс-переходу» (Nurka, 2015). Транс*/транс становится линией ускользания или движением становления (Stryker, Currah, Moore, 2008), которая открывает пространство, позволяющее трансгендерным исследованиям решать более широкий круг теоретических вопросов, а теории постгуманизма – рассматривать виды способностей, реляционностей и критических потенциалов, порожденных транс-/транс*-теорией и телесностью (embodiment).

См. также: Одушевленности; MakeHuman; Таблетка (постчеловеческая икона); Постчеловеческая сексуальность; Плацентарная политика; Ксенофеминизм.

Года Клумбите

(Перевод Глеба Коломийца)

Трансгуманизм/постгуманизм

Постгуманизм и трансгуманизм – два движения, которые часто путают друг с другом. Причина заключается в том, что обе эти современные философии разделяют критический подход к человеку, которого они понимают как динамическую и развивающуюся фигуру, а не фиксированное понятие. Они возникли как социальные и философские течения в конце 1980-х – начале 1990-х годов, но их определяющие импульсы исходят из разных традиций мышления, и их не следует смешивать. Кроме того, внутри постгуманизма и трансгуманизма обнаруживаются различные направления. В случае постгуманизма: критический, культурный и философский, а также новый материализм. В трансгуманизме: либертарианский, демократический, экстропианство и сингуляризм. В рамках этой статьи термины «постгуманизм» и «трансгуманизм» будут отсылать к совокупности аспектов, равно относимых к их внутренним течениям; они будут резюмированы таким образом, чтобы учесть их особенное положение по отношению к более общему зонтичному термину «постчеловеческое» (Ferrando, 2014).

В широком смысле постгуманизм можно описать как постгуманизм, постантропоцентризм (Braidotti, 2013; Брайдотти, 2021) и постдуализм. Происходя из постмодернизма, он развивает деконструкцию человеческого, начатую в 1960-х и 1970-х годах, подчеркивая тот факт, что исторически не каждое человеческое существо было признано таковым: некоторые считались людьми в большей степени, чем остальные, некоторые – менее чем людьми. Постгуманизм как постгуманизм не задействует никаких иерархических схем при установке границ человеческого. Интерсекциональные критические оптики пола, расы, класса, сексуальной ориентации, способностей и возраста, среди прочего, успешно продемонстрировали, что человек – не единство, а множество и, следовательно, его стоит рассматривать множеством способов, основываясь на опыте человеческой телесности (embodied human beings). К этой рамке постгуманизм добавляет критику спесишизма, видового превосходства и, таким образом, может рассматриваться как постантропоцентризм, выделяющий и деконструирующий эпистемологическое и онтологическое наследие Великой Цепи Бытия, которая определяла человеку особое положение в рамках западных иерархий, репрезентирующих божественное творение (Lovejoy, 1936; Лавджой, 2001). В более общем плане постгуманизм установил, что понятие человека в основном определялось в отрыве от области не-человеческого. В противовес этому постгуманизм не наделяет людей онтоэпистемологическим превосходством, осмысляя человека во взаимосвязях и симбиотических отношениях с не-человеческим (Haraway, 2008; Wolfe, 2010). В этом смысле постгуманизм становится постдуализмом, подчеркивающим гибридные и реляционные условия существования (Barad, 2007).

Трансгуманистическим подходам не свойственно стремление к постгуманистическим, постантропоцентрическим и постдуалистическим онтоэпистемологиям. Трансгуманизм уходит корнями в эпоху Просвещения и не отвергает гуманистические традиции (More, 2013); напротив, трансгуманизм фокусируется именно на совершенствовании человека, что объясняет смысл его символа «H+», акронима для «Humanity Plus» (англ. «Человечество Плюс»). Основные средства достижения такой цели – наука и технологии в их существующих, развивающихся и спекулятивных формах. В прогрессивном расписании трансчеловека будущее имеет уникальный потенциал: некоторые люди смогут настолько далеко выйти за границы своих базовых возможностей, что станут постлюдьми (Bostrom, 2005a). Это еще одна причина путаницы между постгуманизмом и трансгуманизмом. Фактически в литературе по трансгуманизму термин «постчеловечек» относится к периоду, который может начаться после нынешней трансгуманистической эры. В противоположность этому постгуманизм предлагает рассматривать постчеловека как парадигмальный сдвиг, который уже происходит в наше время посредством изучения и представления человека постгуманистическими, постантропоцентрическими и постдуалистическими способами.

См. также: Критический постгуманизм; Постгуманистическая критическая теория; Постгуманистическая перформативность; Объектно-ориентированная онтология (ООО).