Нет, она этого не знала. Как не знала и многого другого – незнала, кто есть кто и кто кому кем приходится, не знала, откуда они вообще всевзялись, как жили прежде и живут сейчас… А главное, она не знала и не моглапонять, почему до сих пор ее держали в полном неведении. Ее охватила горечь.Кортланд один, Кортланд другой… а еще Джулиен, Клэй, Винсент, и Мэри-Бет, иСтелла, и Кэтрин…

Как прекрасна, как музыкальна речь южан. Роуан наслаждаласьее глубоким, насыщенным звучанием, как наслаждается сейчас ароматом, которымпропитан воздух, или теплом, окутывающим ее с головы до ног, отчего даженевесомая шелковая блузка кажется непомерно тяжелой.

Неужели там, за приоткрытой дверью, она наконец получитответы на все мучительные вопросы? Неужели за этим порогом лежит ее будущее?Кто знает?… Быть может, стоит только вернуться в привычный мир – и сегодняшнийдень, лишенный в воспоминаниях столь мощно воздействующих на нее сейчас магии иочарования, останется лишь одной из малозначимых страниц в книге жизни… Нет,едва ли. Ибо то, что она испытывает в эти мгновения, не может пройти бесследно.Не говоря уже о каждой минуте, проведенной в кругу семьи. Прежние амбиции ижелания остались в далеком прошлом, уступив место стремлению познать волшебствоюга, историю, кровное родство и щедро предлагаемую любовь…

Интересно, понимали ли они, как чарующе-соблазнительнозвучат для нее их приглашения в гости, обещания долгих бесед и подробныхрассказов о семье, о родственных связях и духовной близости?

Духовная близость… Разве могут они представить, скольнепривычно для нее такое словосочетание! В холодном мире равнодушия и эгоизмаона росла подобно экзотическому цветку, помещенному под стеклянный колпак,лишенному естественного солнечного света, не знающему настоящей земли и никогдане ощущавшему, как струятся по его листьям капли дождя.

Однажды Майкл назвал Калифорнию чересчур стерильной – и былправ. Тому, кто провел там всю жизнь, трудно представить, что есть на светеиные места, где каждый звук, каждый цвет наполняют душу радостью, где всезапахи сродни волшебному дурману и где воздух кажется живым, самостоятельнодышащим существом.

«В своей профессии, – размышляла Роуан, – япостоянно имела дело с внутренним миром – миром внутренних органов и полостей.И только в комнатах, где в ожидании исхода операции плакали, смеялись иперешептывались между собой целые кланы родственников моих пациентов,доводилось мне сталкиваться с внутренним миром совсем иного рода – основаннымна духовном единении многих и многих поколений одной семьи».

«Ты хочешь сказать, что Элли никогда не упоминала именисвоего отца? Что она не рассказывала тебе ни о Шеффилде, ни о Райене, ни оГрейди, ни о…»

На все подобные вопросы ответ у нее был один: «Нет».

А ведь сама Элли приезжала сюда. И присутствовала напохоронах тети Нэнси (одному Богу известно, кто такая эта тетя Нэнси), а послецеремонии вместе с другими сидела в том же ресторанчике. «Вот наша дочь. Онаврач», – с гордостью говорила она, показывая им фотографию Роуан, которуювсегда носила с собой в сумочке. Незадолго до смерти – в то время она ужепостоянно находилась под действием наркотических препаратов – Элли произнесланесколько слов, смысла которых Роуан не поняла: «Как бы мне хотелось, чтобы онипозволили мне вернуться домой… Но они не могут… Не могут…»

Родственники проводили Роуан до отеля. Но едва она подняласьв номер, чтобы принять душ и переодеться, горечь накатила такой волной, что неосталось сил не только подумать, но даже разрыдаться. Да, наверное, многие изних с радостью готовы были освободиться от всего этого, вырваться из гигантскойпаутины кровных уз и общих воспоминаний. Но Роуан с трудом могла представитьсебе, как такое возможно.

Впрочем, это лишь одна сторона проблемы – приятная: объятия,обещания, беседы…

Но что ждет ее там, за порогом дома? Какие истины откроютсяперед ней? Получит ли она ответ на один из главных вопросов – узнает ли наконецимя своего настоящего отца? Ибо никто из них не смог – или не пожелал? –его назвать: «Карлотта сама скажет… Спроси лучше у нее…»; «… Я был слишком мал,когда ты родилась…»; «Честно говоря, папа никогда не упоминал…».

С того места, где она сейчас стояла, Роуан не могла видетьтеррасу, на которой, если верить их рассказам, мать провела последниетринадцать лет своей жизни. О чем она думала, что чувствовала?…

«Мне кажется, она не испытывала страданий…» – вспомнилисьвдруг чьи-то слова.

Что ж. Остается только толкнуть створку ворот, войти иподняться по мраморным ступеням к двери особняка, которая специально для нееоставлена полуоткрытой. А почему бы и нет? Желание познать все темные тайны,которые хранил этот дом, достигло такого накала, что Роуан забыла даже оМайкле. Да и разве мог он помочь ей в таком деле?

И вдруг, словно в полусне, Роуан увидела, что свет внутристал ярче и в проеме возник силуэт пожилой женщины.

– В конце концов, войдешь ты или нет, РоуанМэйфейр? – Низкий голос звучал твердо и отчетливо, в нем явственнослышался ирландский акцент.

Она толкнула створку ворот, но та едва подалась. Кое-какпротиснувшись в щель, Роуан медленно поднялась по скользким ступеням иоказалась на площадке перед входом; старые доски слегка прогибались под ееногами. Карлотты у двери уже не было, но, войдя в холл, Роуан увидела в дальнемего конце неясную фигуру, смутно вырисовывавшуюся на фоне света, лившегося изкакого-то просторного помещения.

Она направилась в ту сторону, миновала высокую лестницу навторой этаж. Там, наверху, все тонуло во мраке и разглядеть что-либо былоневозможно. Чуть дальше, справа, располагалась гостиная. Свет уличных фонарей,падавший внутрь, окрашивал ее в мертвенно-белые тона, отражался от пола имебели.

Дверь слева была плотно прикрыта. Пройдя мимо нее, Роуаночутилась в полосе света и, наконец, вошла в большую комнату, оказавшуюсястоловой.

На овальной формы столе стояли две свечи, и пляшущие язычки ихпламени позволяли, как ни странно, достаточно хорошо рассмотреть внутреннееубранство и настенную роспись, изображавшую какие-то сельские пейзажи: огромныедубы, свисающие сверху плети мхов, изрезанные бороздами поля.

Когда Роуан оглянулась, холл показался ей непомерно длинным,а входная дверь в противоположном его конце чересчур огромной – создавалосьвпечатление, что она занимает всю поперечную стену.

Она перевела взгляд на сидевшую у стола женщину. На фонетемных стен густые волнистые волосы, обрамлявшие лицо Карлотты, казалисьослепительно белыми, а в круглых стеклах очков зловеще отражались красные пятнагоревших свечей.

– Садись, Роуан Мэйфейр, – пригласила она. –Мне предстоит поведать тебе о многом.