– На меня с-с-смотреть! – шипит им паромщик, и мои мертвецы покорно поднимают на него нарисованные глаза. – У кого нет монеты, тот может с-с-спеть пес-с-сню!

Они все поднимаются на паром, и последним – Флинт, он ведет под уздцы Ромашку. Он кричит мне, свесившись через борт:

– Пей до дна, Циркач! Чифирни за нас!

И я пью до дна и плачу, глядя, как они уплывают. А потом и река, и пристань – все заволакивается густым, клубящимся паром, а когда он рассеивается, я лежу на циновке на кане, подтянув к подбородку ноги, и со мной лежит Лиза, она гладит мое мокрое от слез и пара лицо. У нее такие теплые руки.

Я беру ее руки в свои и целую их, ладони и подушечки пальцев, а потом говорю:

– Я должен идти.

Я встаю, а она сбрасывает халат и обнимает меня. Она шепчет:

– Останься на ночь, не уходи! Ты не должен уходить после того, что я с собой сделала для тебя!

Я отталкиваю ее – влюбленную, голую, слабую самку, которая носит на груди мой портрет:

– Я тебя не просил.

– Не просил, но мы не могли быть вместе из-за того, кто я есть.

Я ору:

– А теперь мы не можем быть вместе из-за того, кто я есть!

Своим криком я бужу Настю. Она высовывается из-за ширмы – испуганная, глазастая:

– Дядя Шутов, а кто ты есть?

Лиза быстро набрасывает халат и подходит к ней:

– Спи, малыш, дядя Шутов уже уходит, не бойся.

– Я хочу, чтобы он остался у нас, – хнычет Настя.

Лиза гладит ее по голове, но глядит на меня:

– Знаешь, я все равно не жалею о том, что сделала. Лисы-оборотни – они ведь живут веками. Мне пришлось бы жить без тебя столетие за столетием. Так гораздо проще – прожить без тебя всего одну короткую жизнь.

Я стою в дверях – и не могу, не могу уйти. Я как будто заперт в капкане.

– Ты использовала приворотное зелье. Ты должна сама меня выгнать.

Она снимает с шеи золотые часы и швыряет их мне.

– Ты свободен. Я тебя отпускаю. Уходи. Уходи.

Ничего не меняется. Мне хочется здесь остаться.

– Уходи же! – это уже не часть заклинания; она просто по-женски, со слезами, кричит. – Ты нашел жену, нашел себя – так проваливай!

Я безвольно стою на пороге. Я говорю ей:

– Лиза. Я как будто только рядом с тобой ощущаю себя живым.

– А с Еленой… что?

– Я думал, что Елена – моя судьба.

– А теперь?

– Теперь я запутался в судьбах, Лиза. Дай мне ночь – разобраться.

Когда не можешь ни уйти, ни остаться, хороший выход – выпить рисовой водки.

Я выхожу из Лизиной комнаты, но иду не на улицу, а в кабак, благо он в этой же фанзе.

Кроме меня здесь только один посетитель – женщина в плаще с капюшоном за самым дальним столом. Перед ней графин с водкой. Из-под капюшона выбивается светлая прядь.

Я сажусь рядом с ней:

– Какого черта, Елена? Тебе опасно здесь находиться!

Ее язык слегка заплетается:

– Максим, я видела сон.

– Да ты пьяна!

– Слегка, но это не меняет суть сна. Там были лазутчики. Юнгер и Аристов. Они угрожали. Макс… Аристов близко, и он очень опасен. Он сказал, что будет в городе завтра. Он ведет за собой людей. Перебьет здесь всех, если не получит то, что он хочет.

Я не задаю ей уточняющие вопросы. Теперь я помню, чего он хочет. Чего хотят они все – эликсир бессмертия. Красную киноварь.

– Максим, пожалуйста. Тут завтра будет… война! Будет Аристов. Ты же знаешь, на что он способен, особенно в гневе… А потом еще эта рота красноармейцев. Мы погибнем здесь, Макс! Здесь погибнут все! Летим со мной! Летим на рассвете! Я предлагаю тебе свободу, Макс! И, если хочешь, любовь…

Она нагибается ко мне через стол и целует, и я отвечаю на поцелуй, а потом отталкиваю ее – отчаявшуюся, надеящуюся, пьяную самку, которая когда-то была моей женщиной.

– Ты подлость мне предлагаешь. Предать своих и сбежать.

– Кто тебе здесь – свои?! – Она указывает на подоспевшего с закусками Бо. – Вот он? – Переводит взгляд мне за спину. – Вот они?..

Я оборачиваюсь. Дверь, ведущая в другую часть фанзы, распахнута. На пороге – босая Настя в ночной рубашке. И рядом с ней Лиза.

– …Они свои, я – чужая? Сколько ей лет, этой девочке? У нас с тобой могла бы быть такая же дочь!

Она кричит и плачет. Две плачущие женщины в одну ночь – это перебор.

Я отхлебываю рисовой прямо из графина и поднимаюсь:

– Я провожу тебя до озера.

– А сам останешься?

– Я не могу отдать Лисьи Броды на растерзание Аристову.

Она встает из-за стола – красивая, пьяная, одинокая.

– Да, ты прав. Спасай своих. Только знаешь, Макс. Я ведь тоже теперь твоя. Я не предам тебя больше. Не полечу без тебя. Я буду ждать у гидроплана, пока ты не придешь.

Он объявил, что атаман примет решение на рассвете, хотя, конечно, ответ знал сразу: он скажет «да». Да, он пойдет с этим чудаковатым полковником на Лисьи Броды. А ночь нужна была ему, чтобы собрать все Братство Камышовых Котов в отряд и наладить меж них порядок: к большим отрядам они были непривычны, обычно совершали налеты малыми группами. Была и другая причина, по которой почтенный Гуань Фу взял ночь «на раздумья»: не показать свой голод. Негоже хищнику с урчанием накидываться на брошенные в миску объедки. Их нужно съесть чуть позже – снисходительно и с достоинством.

А голод был. И не по лисьему золоту – хотя чемодан полковника выглядел впечатляюще, – а по мести. В Лисьих Бродах хозяйничал капитан СМЕРШ Степан Шутов, а у почтенного Гуань Фу были все причины Шутова ненавидеть. Он ненавидел его за наглый обыск в опиумокурильне. И за убитых им и его людьми камышовых братьев – за брата Цуна, за брата Лина, за других. За то, что братья не дошли тогда до святилища, а капитан Шутов дошел. За то, что золото – вот это самое золото, лежащее теперь в чемодане полковника Аристова, – досталось тогда не братьям, а капитану. Это золото их по праву.

На рассвете почтенный Гуань Фу оседлал коня, посадил в седло впереди себя обезьянку – она привычно, преданно обняла его за живот, – взял с собой двух «камышовых котов», и они поднялись на сопку Черной Лисы, как было условлено. Полковник Аристов и пустоглазый бандит по имени Пика, почему-то служивший ему помощником, уже ждали их там.

По другую сторону сопки на пыльной дороге вхолостую тарахтели моторами три начальственных «виллиса» и колонна грузовиков-«студебеккеров».