Оглядев поле, он увидел остальных. Подбежал к Эдди – тот сидел на земле, сжимая бедро.

– Ты ранен?

– Болит адски, – сказал Эдди. – Но крови немного… – Он через силу улыбнулся. – В верхушку ляжки, кажись, но жизненно важные органы не задеты.

– Сейчас отвезем тебя в госпиталь…

То, что Чак услышал потом, было ужасно.

Его брат зарыдал.

Вуди плакал – не как малыш, но как потерянное дитя: громко, взахлеб, не зная утешения.

Чак сразу понял, что это плач разбитого сердца.

Он подбежал к брату. Вуди стоял на коленях, его грудь вздымалась, рот был открыт, из глаз ручьями текли слезы. Его белый льняной костюм был весь в крови, но ранен он не был.

– Нет, нет! – стонал он в промежутках между рыданиями.

Перед ним на земле лицом вверх лежала Джоан.

Чак сразу понял, что она мертва. Ее тело неподвижно застыло, глаза были открыты и глядели в пустоту. Грудь ее хлопкового платья в яркую полоску была залита алой артериальной кровью, которая местами уже темнела. Раны Чак не видел, но догадался, что пуля, должно быть, попала в плечо и задела артерию. Она наверняка умерла от потери крови в считаные минуты.

Он не знал, что сказать.

Остальные подошли и остановились рядом: мама, папа, Эдди. Мама опустилась на колени рядом с Вуди и обняла его.

– Мой бедный мальчик, – сказала она.

Эдди положил руку на плечо Чаку и украдкой сжал.

Папа опустился на колени рядом с телом и взял Вуди за руку.

Его рыдания стали немного тише.

Папа сказал:

– Вуди, закрой ей глаза.

Рука Вуди дрожала. Он сделал усилие и унял дрожь.

Поднес кончики пальцев к ее векам.

Потом, с бесконечной нежностью, он закрыл ей глаза.

I

В первый день 1942 года Дейзи получила письмо от своего бывшего жениха, Чарли Фаркуарсона.

Она вскрыла конверт во время завтрака, сидя за столом в своем доме на улице Мэйфэр. Она была одна, если не считать престарелого дворецкого, наливавшего ей кофе, и пятнадцатилетней служанки, принесшей с кухни горячие тосты.

Чарли писал не из Буффало, а из Даксфорда, авиационной базы на востоке Англии. Дейзи слышала про это место: это было рядом с Кембриджем, где она познакомилась и со своим мужем Малышом Фицгербертом, и с человеком, которого она любила, Ллойдом Уильямсом.

Ей было приятно получить весточку от Чарли. Конечно, он ее бросил, и тогда она его ненавидела, но это было давным-давно. Сейчас она чувствовала себя совсем другим человеком. В 1935 году она была богатой наследницей по имени мисс Пешкова; сегодня же она – английская аристократка, виконтесса Эйбрауэнская. И все равно ей было приятно, что Чарли о ней помнит. Женщине всегда приятнее, когда о ней помнят, а не забывают.

Чарли писал жирной черной ручкой. Почерк у него был неряшливый, буквы большие и угловатые. Дейзи прочла:

«Прежде всего, конечно, я должен извиниться за то, как я обошелся с тобой тогда в Буффало. Каждый раз, вспоминая об этом, я сгораю от стыда».

«Боже милостивый, – подумала Дейзи, – кажется, он повзрослел».

«Какие мы все были снобы и насколько я был слаб, что дал моей покойной матери запугать меня и заставить вести себя так подло».

А, подумала она, покойной матери! Значит, старая стерва умерла. Может, этим и объясняется такая перемена в нем.

«Я вступил в 133-ю эскадрилью «Игл». Мы летаем на «харрикейнах», но со дня на день ждем «спитфайры».

Было три эскадрильи «Игл», подразделений королевской авиации, состоящих из американских добровольцев. Дейзи была удивлена: она никогда бы не подумала, что Чарли пойдет на войну добровольцем. Когда она с ним познакомилась, его не интересовало ничего, кроме собак и лошадей. Он и в самом деле повзрослел.

«Если ты найдешь в душе силы меня простить или хотя бы не вспоминать прошлое, я буду счастлив тебя увидеть и познакомиться с твоим мужем».

Упоминание о муже было тактичным способом показать, что у него нет романтических намерений, поняла Дейзи.

«В конце следующей недели я получу выходной и буду в Лондоне. Можно ли мне пригласить вас обоих на обед? Пожалуйста, скажи «да».

С самыми наилучшими пожеланиями,

Чарльз Х. Б. Фаркуарсон».

В те выходные Малыша не было дома, но сама Дейзи приняла приглашение. Ей, как и многим женщинам в Лондоне военного времени, страшно не хватало мужского общества, Ллойд уехал в Испанию – и исчез. Он говорил, что будет военным атташе в британском посольстве в Мадриде. Дейзи хотелось, чтобы это было правдой, но она в это не верила. Когда она спросила, зачем правительству посылать здорового и сильного молодого офицера в нейтральную страну заниматься бумажной работой, он стал объяснять, как важно отговорить Испанию от участия в войне на стороне фашистов. Но он говорил это с такой вымученной улыбкой, что ему не удалось обмануть ее. Она боялась, что на самом деле он перешел границу и работает с французским Сопротивлением, и ей снились кошмары, что его поймали и пытают.

Она не видела его больше года. Разлука с ним была подобна ампутации: Дейзи чувствовала ее ежечасно. Но она обрадовалась возможности провести вечер вне дома и в мужской компании, даже если это компания неловкого, необаятельного, страдающего избытком веса Чарли Фаркуарсона.

Чарли заказал столик в зале мясных блюд ресторана при отеле «Савой».

В вестибюле отеля, когда швейцар помогал ей снять норковую шубку, к ней подошел высокий человек в хорошо сидящем смокинге – он показался ей смутно знакомым. Он протянул руку и робко сказал:

– Здравствуй, Дейзи. Как я рад снова тебя видеть!

Лишь услышав его голос, она поняла, что это Чарли.

– Боже милостивый! – сказала она. – Как ты изменился!

– Я немного сбавил вес, – признал он.

– Еще как! – Фунтов сорок-пятьдесят[7], подумала она. И от этого выглядел намного лучше. Лицо его теперь казалось не уродливым, а словно грубо высеченным из камня.

– Ну а ты совсем не изменилась, – сказал он, оглядывая ее с головы до ног.

С одеждой ей пришлось постараться. Она много лет не покупала ничего нового из-за режима военной экономии, но ради сегодняшнего вечера она извлекла на свет сапфирово-синее шелковое вечернее платье со спущенной линией плеч от Ланвен, купленное во время последней довоенной поездки в Париж.

– Через пару месяцев мне будет двадцать шесть лет, – сказала она. – Не верится, что я выгляжу как в восемнадцать.