городу с такой скоростью, что, по словам опытного флорентийского историка и соратника Медичи Луиджи Гвиччардини, «те, кто находился внутри, не были готовы к ним ни телом, ни духом, и вообще никоим образом не подготовились к битве»[1098]. Вдобавок, когда имперская армия расположилась лагерем на ночь, на Рим опустился туман, уменьшивший видимость до пары метров вокруг и лишивший защитников города возможности вести огонь из собственных тяжелых орудий[1099]. Таким образом, на несколько часов шансы обеих сторон более или менее сравнялись.

На рассвете 6 мая герцог Бурбонский накинул поверх доспехов белый плащ и приказал штурмовать стены Рима с помощью осадных лестниц и личного оружия. Перед атакой он произнес воодушевляющую речь, нарисовав перед собравшимися отрядами испанских, итальянских и немецких солдат разнообразные заманчивые перспективы. Он говорил о добыче и славе, о «несметном количестве золота и серебра», спрятанного за стенами города. Испанцам он пообещал, что, если Рим падет, это станет началом всемирного завоевательного похода – следующими падут вся Италия и Франция, потом Карл V поведет свои армии против османов, а потом «победоносно [поскачет] с вами в Азию и Африку… [где] вам представится тысяча возможностей показать всему свету, что вы далеко превзошли славу и богатство несравненных армий Дария, Александра Великого и прочих знаменитых правителей». После этого, обернувшись к немцам, герцог осудил безбожие и развращенность римского католического духовенства, которое склоняло граждан к «изнеженности и похоти… и занято было лишь тем, что обманом и жестокостью гребло к себе золото и серебро, прикрываясь христианским благочестием». Взяв Рим, сказал он им, они осуществят мечту, о которой «не раз говорил наш непогрешимый пророк Мартин Лютер»[1100]. Очевидно, герцог умел найти нужные слова для каждого. Доведя людей до неистовства, он отпустил их в атаку.

В густом тумане раннего утра оголодавшие имперцы менее чем за три часа прорвались на стены Рима. Они поднимались по приставным лестницам и дальше хватались за камни руками. Однако тогда, когда многие уже были наверху, случилась катастрофа. Герцог Бурбонский находился в центре событий: положив руку на приставную лестницу, он подбадривал карабкавшихся вверх солдат. Внезапно сквозь гущу тел и туман просвистела пуля, выпущенная из длинноствольной аркебузы, и попала ему в голову. Он погиб на месте. Вокруг него по обе стороны римской линии обороны воцарилась смесь паники и кровожадного азарта. Войска едва слушали герцога Бурбонского, пока он был жив. Теперь, когда он был мертв, они стали абсолютно неуправляемыми. Кровь еще сочилась из его пробитого черепа, а имперские солдаты, преодолев стены Рима и проникнув внутрь через пустые пушечные амбразуры, уже распахнули ворота. Город был взят силой, а это значило, что его ждет полное разорение. Через тысячу с лишним лет после катастрофы 410 г. варвары снова вернулись.

Разграбление Рима в мае 1527 г. продолжалось более недели. С криком «Бей, Испания!» имперские войска ворвались в город и принялись бесчинствовать. Они быстро расправились с несколькими тысячами вооруженных защитников города, в том числе с швейцарскими гвардейцами папы, большую часть которых перебили перед собором Святого Петра. После этого город оказался полностью в их руках. Климент VII бежал в самую надежную городскую крепость – замок Святого Ангела, где укрылся вместе с несколькими кардиналами и разношерстной компанией горожан, успевших ворваться внутрь до того, как стража опустила решетки. Ему и тем, кому удалось спрятаться вместе с ним, повезло. Однако за стенами крепости любого, кто не сумел выскользнуть из Рима до того, как городские ворота снова заперли, ждали большие неприятности.

По словам Гвиччардини, когда имперская армия поняла, что «все защитники бежали и город действительно принадлежит им, испанцы начали захватывать дома вместе со всем, что в них было, и брать в плен их обитателей. Немцы же, подчиняясь военному уставу, резали на части всякого, кто попадался им на пути»[1101]. Женщинам и детям грозила такая же опасность, как мужчинам, духовенство погибало наравне с мирянами. Пожалуй, священникам приходилось даже хуже. Рассказывали, будто бывший командир ландскнехтов Георг фон Фрундсберг (изгоем покинувший Италию, когда весной войска начали бунтовать) всегда носил при себе удавку из золотого шнура на случай, если ему когда-нибудь представится возможность повесить папу. Ныне немецкие наемники могли дать волю этим кровожадным настроениям. Они «в приступе ярости позорно растоптали ногами» святые реликвии, в том числе головы святых Петра, Павла и Андрея, а также фрагменты Животворящего креста и Тернового венца[1102]. Папские усыпальницы разграбили. Рота солдат обрядила осла в ризы и убила священника, отказавшегося подать животному причастие[1103]. Длинный, полный шокирующих подробностей рассказ Гвиччардини о разграблении города ясно показывает, как сильны были антиклерикальные настроения среди имперских солдат и с какой легкостью они теряли человеческий облик при виде ненавистных символов папского богатства.

На улицах только и было видно, что головорезов и бандитов с узлами богатых облачений и церковных украшений, с огромными мешками, набитыми всевозможными золотыми и серебряными сосудами, говорящими больше о богатстве и тщеславии римской курии, чем о скромной бедности и истинной преданности вере Христовой. Великое множество пленников, уводимых во временные узилища, испускали громкие стоны и вопли. На улицах полно было трупов. Многие вельможи лежали, изрубленные на части, в грязи и в собственной крови, и немало рядом с ними лежало тех несчастных, кто был еще жив[1104].

Монахинь насиловали. Священников убивали перед алтарями. Время от времени испанцы и немцы начинали спорить, стоит ли оставлять в ограбленной церкви какие-нибудь богослужебные предметы, но это приносило священникам мало пользы и утешения. Те из них, кого не убили сразу, бродили по улицам у всех на виду «в рваных и окровавленных рубахах, израненные и избитые всем, что попалось под руку. У одних были заклеймены лица, у других выбиты зубы, третьи остались без носов и ушей…»[1105].

Вооруженные отряды ходили от одного дома к другому и под пытками заставляли людей рассказывать, где они спрятали свои ценности. Дворян принуждали голыми руками опорожнять выгребные ямы в поисках тайников с годной добычей. Некоторым горожанам отрезали носы. Другим насильно скармливали их собственные гениталии. Захватчики почти не встречали сопротивления. «Римляне были застигнуты врасплох, ограблены и перебиты с невероятной легкостью, а злодеи сильно разбогатели», – писал Гвиччардини. И он был прав.

Далеко не сразу истерзанные римляне смогли перевести дух. Ужасы продолжались около десяти дней, но даже тогда имперцы не оставили город. Папа и его приближенные, забаррикадировавшиеся в замке Святого Ангела, просидели там еще месяц – только 7 июня их согласились выпустить за выкуп 400 000 дукатов. Однако если большинству из тех, кто заперся в крепости,