простоты нашей дискуссии давайте примем, уважаемый моторола, что я – это Дом. И велено пускать только Доницетти Уолхова. Вот придет, тогда пущу.

Юноша очень обаятельно улыбнулся, показав все сто двадцать восемь зубов.

– Кублах, ты не препятствие! Ты мелкий и никчемный человечишка, не способный справиться даже со своими прямыми обязанностями, куда тебе брать на себя другие? На тебя хватит даже вон тех двух камрадов, что стоят сзади меня, а надо будет, и других подключу.

– Рискните! – так же весело ответил Кублах, чем на микросекунду ввел моторолу в недоумение. Но Кублах чувствовал, что уж сегодня-то он готов к такому Импульсу, к такому Крику нечеловеческому, какого никто на этой планете еще не испытывал.

– А что, – ответил моторола, неожиданно посерьезнев. – И рискну.

Кублах ожидал чего-то такого, но терять ему было уже нечего. Он огляделся по сторонам, потом удивленно вытаращился и, смеясь, спросил мрачного вьюноша:

– Это, что ли, ваши камрады, уважаемый моторола?

Со всех сторон к пятачку Фонарного переулка стекались люди. Площадка перед домом Фальцетти, только что пустая, если не считать хуманума и его пассажиров, стремительно наполнялась. Большинство этих людей Кублах видел впервые, разве что кроме Дона, который только что появился из-за поворота и теперь спешным шагом направлялся к воротам, но камрадов среди всей этой публики – Кублах был уверен – оказалось не очень много: как-то они лицами все-таки отличались от остальных, эти камрады.

Но были, конечно, – вон, вон и вон еще парочка, и там, дальше… Были! Еще, конечно, обнаруживались в толпе, уже запрудившей весь пятачок, и кузены. Как и камрады, они были везде, куда только ни ткни пальцем, их было даже, кажется, больше, чем камрадов, и лицами они тоже отличались от остальных, лицами выделялись они. Но ведь не только они, не только, не только камрады и кузены – самый разный народ невесть откуда вдруг пришел сюда, на Фонарный, самый разный и самый странный; очень много почему-то вдруг здесь оказалось тридэ.

Я этого до сих пор не пойму, а историки «феномена П‐100» таким вопросом вообще никогда не задавались. Есть у меня версии, но серьезной критики они не выдерживают. Так или иначе тридэ города Париж‐100 как раз в этом месте и в это время тоже устроили себе сходку. Были здесь представители «театральных» тридэ, немодных в то время и хранящихся в реквизиторских лишь на срочную замену отсутствующего актера, ничего собой не представляющие, невзрачные тридэшки, способные принять образ кого угодно, то есть ни на что серьезное не способные, их было очень немного, два или три; были также выходцы из Танцакадемий, но тоже какие-то незначительные; скорее всего, были здесь и домашние тридэ, выполненные людьми вручную, для себя – по крайней мере, их можно было заподозрить в аляповатых и на вид совершенно бескостных созданиях, которых ни одно уважающее себя интеллекторное существо себе создать не позволит (правда, мы знаем кучу интеллекторных существ, относящихся к себе без всякого уважения); и, наконец, о господи боже мой, попадались там тридэ, которых вообще не могло быть, даже с позволения моторолы.

К примеру, затесался в толпу тридэ самого Кублаха – это уж вообще ни на что не похоже, – стоял себе поодаль и запоминал повадки оригинала. Были там тридэ зеленоволосого и лысого Техников Департамента Архивации, правда, очень приблизительно сработанные, ухватившие только то, что называется характерными приметами. Стоял там также и тридэ Лери – этот был очень хорошо сделан, не отличишь, – с ним даже кто-то попробовал поздороваться. Кублах себя не узнал, а остальных не знал просто – он глаз не мог оторвать от черно-белого тридэ Гауфа, принявшего такую глупую и такую героическую погибель, его не узнавали и сторонились. Словом, собравшаяся толпа давала Кублаху множество поводов повторить уже тогда затертую до дыр истину о том, что мир изображений пока даже в нулевом приближении не изучен. Кублах, который, как известно, был большим любителем штампов, уже совсем было собрался что-нибудь такое в этом роде сказать, но вовремя опомнился и переспросил у красавчика-вьюноша:

– Это, что ли, ваши камрады?

– Да, это они, – сказал ему моторола. – Мои камрады. Чьи же еще?

А незамеченные Кублахом хутцуны, повсюду вокруг сидящие, уже приподняли крылья и совиные глаза свои распахнули, а Дон уже пробирался сквозь толпу, уже шел к воротам, где его ожидал Кублах. Он шел, не встречая сопротивления, все расступались перед ним, все признавали его главенство, даже камрады. Но вот вьюнош кинул взгляд – только взгляд! – в сторону Грозного Эми, который был совсем не грозен, а, наоборот, величав и преисполнен чувства собственного достоинства, и Грозный Эми кивнул в подтверждение произнесенной чужим голосом, но все-таки собственной мысли: «Пора!» И действительно стал грозным, и напористо устремился к воротам, сметая всех встречных увесистыми ударами кулаков, не дожидаясь, пока они сами расступятся перед ним. И камрады, вроде бы не слишком и многочисленные, но все-таки, вдруг тоже словно проснулись, получив команду, и бросились наперерез Дону, преграждая ему дорогу. Но бывшие кузены Дона, а среди них и Витанова, и его Скептик, и, конечно же, Алегзандер, они тоже не спали. Они тут же бросились защищать Дона, и вот-вот должен был быть нанесен первый удар, включающий схватку…

Дальше начало происходить то, из-за чего я вынужден немножко остановиться, а то будет совсем уже непонятно. Я не имею в виду, что дальнейшие события совершенно ясны мне, но читатель, по моему мнению, имеет право хотя бы увидеть ту картину происходящего, которую в свое время увидел я.

Итак, стоп-кадр! Вот-вот, как уже говорилось, должен был быть нанесен первый удар, включающий схватку, которая грозилась сразу же перейти либо в отчаянную битву добра со злом, либо в безобразное побоище – это уж как кому понравится называть. Все замерли. И, обратите внимание, здесь существует некоторая симметрия: Дон и Грозный Эми (вот имена, правда, несимметричны) оба рвались к воротам дома Фальцетти, причем оба направлялись туда в тот миг примерно с одинаковых углов, примерно с одинакового расстояния и примерно с одинаковой скоростью. Симметрия, симметрия, господа! И вся эта симметрия во время первого включающего удара должна была превратиться в хаос. Все это предсказуемо, хоть итог, конечно, и неизвестен. Однако во время стоп-кадра предсказуемость исчезает. Скрип! Жуткий, убивающий скрип, пронизавший череп Грозного Эми, становится прологом, катализатором этой непредсказуемости. Оно бы как бы вроде… и ну и что? Ну, скрип, ну, уже бывали скрипы у Эми в его нынешнем состоянии, какая разница, пусть даже это неучтенные моторолой