class="p1">Безволосый в принципе был согласен со своим другом, но посчитал необходимым не согласиться.

– Не забудь, – рассудительно сказал он, – они уверены в том, что действуют исключительно по своей воле, что никто ими не управляет, они счастливы.

– В том-то и трагедия, – ответил ему зеленоволосый, откровенно смеясь. – Ими манипулируют, а они не замечают. И счастливы, несчастные.

– Так ведь счастливы же! А трагедия… что трагедия? Трагедией все в этом мире заканчивается, все без исключения.

– Ты имеешь в виду смерть?

– Я имею в виду трагедию.

И хором друг другу, почти слово в слово повторяя друг друга:

– Перестань. Когда разговор переводится на глобальные проблемы, это значит, что ты не можешь разобраться с сиюминутными. Ты посмотри, что сейчас творится!

И смеялись, дурачки, свысока.

А творилось в тот миг вот что. Хутцуны заплескали крыльями, закричали, движения танца-драки приобрели нервозность, музыка сменилась, и это было психо, из самых запрещенных то психо было, и заметался Грозный Эми в экстазе, а Дон застыл встревоженно, неспособный пробраться сквозь дерущуюся, драчующуюся толпу со всеми ее воплями и галопами, и встал Кублах со своего кресла, и забыл, что он Кублах, Иоахим Октасанктаджулия, так сказать, и был в тот миг именно что персональным детективом, а не кем-нибудь, и вот та штучка в его мозгу, тот джокер, завладела им, заорала:

– Опасность, опасность!

Он собрал все свои силы и приготовился издать Импульс.

А опасность шла, она была уже здесь, она почти влилась в драчующуюся в экстазе толпу. Странная парочка: женщина-тридэ, очень хорошо изображающая Джосику, которая вела за собой будто бы за руку – она тянула руку к нему, он к ней – подросточка-недоросточка лет двенадцати, грязного, почти голого и, с первого взгляда видно, на всю голову сумасшедшего.

– Вот он, – крикнула Джосика-тридэ и указала пальцем в толпу.

– Гы-ы! – радостно сказал мальчик.

И музыка стихла, и все замерло. Ошеломленно замерли все, глядя на того мальчика.

И тогда Дон услышал тот голос:

– Дядь, возьми коробочку, дядь!

На голос он не успел обернуться, потому что мальчик, который был совсем не тридэ, а сумасшедший сынишка его, которому он имя странное дал – Альтур, которого он никогда не знал, нацелил на него уродливую скварковую дуру и выстрелил. И попал. И убил Дона, чуть не пополам разрезал его лучом.

И в этот же миг Кублах издал свой Импульс. На секунду позже, может, на долю секунды, дело только в том, что он со своим Импульсом на секунду, на мельчайшую долю секунды, совсем немножечко, опоздал – Дон к этому моменту безвозвратно умер.

Импульс смел всю толпу, очень сильный получился он у Кублаха в этот раз. Все люди попадали будто замертво, все тридэ исчезли – вот это опять-таки совершенно непонятно, почему на них подействовал Импульс, может, просто, по своему обыкновению, изобразили. Упал мальчик и даже, кажется, умер, неподвижно лежал с глазами раскрытыми. Грозный Эми тоже со всего размаху упал. Лишь один стоял – мертвый, ничего не чувствующий Дон.

– Иди! – приказал Кублах, и Дон пошел.

Все живые лежали, шел один мертвый. Шел неуверенными шагами, потому что трудно управлять мертвым. Шаг – и колыхание в разные стороны, и руки что хотят, то и делают, просто даже мороз по коже.

И подошел он к Кублаху, и Кублах, отступая, пристально глядя, повел его за собой, и страшен был Кублах, самому себе страшен. Он подвел мертвого Дона – даже кровь с него уже не текла! – к двери дома Фальцетти, впустил его туда и сказал:

– Ох!

И мертвый Дон упал.

Глава 28. Конец Инсталлятора

Как сказал в своем хрустальном эссе «Остановка сердца» забытый еще при жизни, но неповторимо загадочный Имманоил Парагломбуляр, чудеса, то есть события, противоречащие законам природы, по мере развития разумной части Вселенной имеют тенденцию умножаться. Позже он уточнил, что на самом деле они, может быть, и не происходят вовсе, просто их вероятность, которая никогда не была нулевой, со временем увеличивается. Объяснял он это древней, забытой, как и он сам, гипотезой, превращенной им в стройную теорию, согласно которой Вселенная устроена «ненадежно», существует некий набор событий, которые законами природы запрещены, но при определенных обстоятельствах происходить все-таки могут, поэтому у нее существует особый контрольный департамент, который следит за тем, чтобы их не было. А все департаменты, даже природные, работают одинаково: раздутые штаты, масса ненужных дел, низкая эффективность. Я не в курсе, как функционирует департамент природы по недопущению чудес, но если он существует, то думаю, что только высочайшая начальная эффективность позволяет ему до сих пор с большим или меньшим успехом – мы же с вами всего не знаем! – отбивать все нарастающие нападения со стороны событий, законами природы не разрешенных.

Теорию чудес Парагломбуляра никто опровергнуть не смог, а то, что и ее, и ее создателя вскоре забыли, в первую очередь объясняется, говорят, его фамилией – причудливо уродливой и вызывающей недоверие. Когда-нибудь о нем вспомнят, и это тоже будет одно из чудес.

Я сильно сомневаюсь, что проход мертвого Дона был одним из чудес Парагломбуляра – не тот масштаб, – но всякое может быть. Потому что иначе как чудом этот проход объяснить нельзя. Потом, позже, когда все закончилось, при расследовании обстоятельств «феномена П‐100» этот посмертный проход объяснили тем, что Дон тогда был не до конца мертв, хотя о каком «не до конца» может идти речь, когда он был разрезан чуть не пополам?

Кублах никогда ничего не слышал про теорию Парагломбуляра. То, что он сделал с Доном, ошеломило его, но чудом этот мертвый проход ему не казался, просто-напросто он теперь знал, помнил, как это делается. Он смотрел на труп Дона и, как ни странно, думал с горечью: «Вот, свобода!» Его трясло. Безумная слабость после Импульса не оставляла его.

Коридор, труп, несколько дверей, все открыты, мертвый человек в мертвом доме, сам Кублах, спиной к стене прислонившийся, ознобный, чуть не падающий от слабости, обрывки мыслей: «Боже, боже, как бы мне проснуться от всего этого!»

Но было еще одно, то, что сделать необходимо. Вспомнив об этом, Кублах усмехнулся глупо и опять сказал:

– Ох-х!

Он отлип от стены, для устойчивости расставил пошире ноги, принял свою коронную позу «все выпячено», и, что самое удивительное, она помогла ему прийти в себя. Потом, немного наклонившись вперед, пошел, выражением лица чуть напоминая мертвого Дона во время его прохода.

Все двери дома, мимо которых он шел, были раскрыты, и только одна, та, что показал ему