меньше, — по крайней мере, что касается правосудия, — поскольку много серьезных войн мы выдержали вместе с вами, проявили величайшее рвение в деле избавления от тиранов[794] и внесли не самый маленький вклад в то, что наше государство не исполняет ничьи приказания, но само предписывает правила другим. 5. И вы, отцы-сенаторы, сможете таким образом предоставить нам обладание не меньшими, чем у вас, правами, если будете препятствовать тем, кто пытается совершать беззаконные покушения на нас самих и нашу свободу, внушая им страх перед судом. Конечно, должности, отличия и почести, полагаем мы, следует даровать тем, кто превосходит нас доблестью и судьбой. Но не подвергаться никакому беззаконию и получать подобающий суд за страдания, которые кто-либо испытал, — мы считаем справедливым, чтобы это было одинаковым и общим для сограждан. 6. Следовательно, как мы уступаем вам все блистательное и великое, так же мы не отказываемся от равного и общего. Да будет этого достаточно сказать о справедливости, хотя может быть сказано и много другого.

XLII. Потерпите еще, пока я вкратце расскажу, каким же образом те события, которых желает народ, принесут обществу даже пользу. Ведь, скажем, если бы вас кто-нибудь спросил, что вы считаете величайшим из тех зол, что обрушиваются на государства, и причиной их скорейшей гибели, разве не раздор назвали бы вы? Мне, по крайней мере, кажется именно так. 2. Разве кто из вас столь глуп или бестолков, или сверх меры ненавидит равноправие, что не знает: если народу предоставлена власть вершить суд в тех делах, которые ему разрешены по закону, мы будем жить в согласии, но если вы решите иначе и отнимете у нас свободу — именно свободу вы отнимете, отнимая правосудие и закон, — то опять вынудите нас начинать с вами раздор и войну? Ибо из какого государства изгнаны правосудие и закон, в него обычно входят раздор и война. 3. И ничего удивительного, если те, кто не испытал междоусобных бед, из-за незнания этих зол не печалятся по поводу прошлых несчастий и не препятствуют заблаговременно будущим. Но те, кто, подобно вам, подвергшись крайним опасностям, с радостью избавился от них, выбрав такое освобождение от зол, коего требовал момент, какое благопристойное или разумное оправдание остается им, если они вновь столкнутся с теми же самыми бедами? 4. Кто же не обвинил бы вас в большой глупости и безумии, зная, что немного раньше вы ради того, чтобы плебеи не бунтовали, многое стерпели вопреки собственному желанию, хотя кое-что из этого не было, пожалуй, ни очень почетно, ни очень выгодно, а теперь, когда никому не грозит ущерб ни в отношении имущества, ни в отношении доброго имени, ни в отношении даже какого бы то ни было другого из общих интересов, вы, чтобы угодить злейшим врагам плебса, будете снова подстрекать плебеев к войне? Нет, если только вы будете благоразумны. 5. Но я хотел бы спросить вас, в силу какого побуждения вы согласились тогда на наше возвращение на тех условиях, которые мы требовали, — сознательно ли вы приняли наилучшие меры или уступили необходимости? Ведь если вы действительно считали их очень полезными для общества, почему и ныне не придерживаетесь этого? А если, напротив, они вынуждены и неприемлемы, то почему вы сердитесь на свершившееся? Ибо следовало, пожалуй, с самого начала не уступать, если у вас была такая возможность, но, уступив, более уже не порицать содеянное.

XLIII. Мне же представляется, сенат, что вы воспользовались наилучшей идеей касательно примирения... этому необходимо подчиняться...[795] и прочно соблюдать условия. Ведь в поручители договоренностей вы предоставили нам богов, призвав много страшных проклятий на нарушителей соглашения — и на них самих, и на потомков их на вечные времена. Но я не понимаю, о чем следует еще говорить и надоедать, когда все знают, что мы выдвигаем безусловно справедливые и полезные требования, которые и вам, помня о клятвах, обязательно нужно выполнять. 2. О том же, что для нас немалое значение имеет не сдаться в этом споре, уступив силе или поддавшись обману, но что мы начали его ввиду крайней необходимости, претерпев от этого человека страшные и хуже чем страшные обиды, — услышьте, отцы-сенаторы, а вернее, вспомните: ведь ничего я не скажу такого, чего все вы не знаете. И в то же время ваше собственное решение по поводу моих слов примите, лишь поразмыслив, какое в конце концов чувство охватило бы вас по отношению к этому человеку, если бы кто-нибудь из нас попытался говорить перед плебсом или делать против вас то, что Марций осмелился здесь сказать.

XLIV. Ведь именно этот Марций первым из вас попытался уничтожить договор о согласии с сенатом, неприкосновенный и скрепленный разве что не стальными узами, который ни вам, поклявшимся, ни потомкам вашим не дозволено отменять, пока город этот обитаем; договор, которому еще не исполнился четвертый год с тех пор, как он был заключен[796]. И не украдкой осуществлял он его уничтожение, и не спрятавшись где-нибудь в тайном убежище, но открыто вот на этом самом месте в присутствии всех вас высказал мнение, что следует более не уступать нам власть плебейских трибунов, но упразднить этот первый и единственный оплот свободы, доверившись которому, мы заключили мир. 2. И здесь он не остановился в своей заносчивости, но, называя свободу бедняков своеволием и равноправие тиранией, советовал вам отнять их у нас. Вспомните, отцы-сенаторы, каково же было тогда самое нечестивое из всех его предложений, когда он заявлял, что данный момент благоприятен, чтобы припомнить плебсу весь ваш гнев на прежние обиды, и уговаривал сейчас, пока плебс измучен недостатком средств и уже длительное время нуждается в необходимых продуктах питания, его всего извести, сохранив на рынке ту же самую нехватку продовольствия. 3. Ведь мы, мол, бедные люди, не продержимся долгое время, покупая мало хлеба за большие деньги, но уйдем, покинув город, а те, кто останется, погибнут самой жалкой смертью. И, следовательно, он настолько был безрассуден и безумен, убеждая вас в этом, что не смог понять даже того, что помимо прочих зол, которые он навлекал, предлагая расторгнуть заключенный сенатом договор, столь многочисленные бедные люди, лишаемые необходимых средств пропитания, будут вынуждены нападать на виновников несчастья, ничто уже не считая дружественным. 4. Так что, если бы вы, обезумев, одобрили его предложения, то не было бы никакого среднего выхода, но или погибла бы вся плебейская масса, или даже не уцелел бы род патрициев. Ведь