сразило, когда я увидел это название, а потом и саму книгу. Помнится, я сказал тогда Жаку: мне просто нечего сказать, это чересчур. Конечно, в дружбе не может быть „чересчур“, и потому я был глубоко взволнован. Но в его анализе заметна такая сила познания и проблематизации, что я сказал себе: я больше не должен касаться касания. Поскольку нужно понимать, что я никогда не тематизировал касание как таковое, ну, или почти не тематизировал. Жак смог в своей ошеломительной манере прочитать множество текстов, в которых этот мотив появляется в качестве чего-то побочного. Он даже отследил метафорическое употребление слова „касаться“. Он проработал эту крайне дотошную интерпретацию на огромном множестве других интерпретаций, проделанных им, в том числе и заново, чтобы собрать то, что, собственно, и стало его книгой, его собственной книгой о касании. Вместе с тем я сразу же понял, что он показал мне ловушку, в которую я едва не попал, ловушку, как он сам говорит, „гаптоцентризма“. И если я ее и избежал, то лишь потому, что не тематизировал ее, а не в силу теоретической бдительности. Так что в этой книге он дает мне урок. Как вы, должно быть, знаете, в ней есть фраза: „Я говорю себе, про себя, Жан-Люк Нанси – самый великий философ касания“. Должно быть, Жак посмеялся над своей амфиболической находкой: „я говорю себе в глубине души“ и „я говорю себе про себя, кто, следовательно, на деле и есть самый великий“. Наконец, в этой книге мне запомнилась еще и концовка: „Спасение (salut) без избавления – просто грядущее приветствие“. Слово „салют“ становится понятием, представляясь междометием для встречи и для расставания, и это замечательно, я часто об этом думаю»[1328].

Весной Элизабет Рудинеско и Жак Деррида начинают работать над книгой диалогов, которая получит название «О чем завтра…». Идею за одним ужином предложил Оливье Бетурне, друг Элизабет Рудинеско, который тогда был заместителем генерального директора издательства Fayard. Бетурне, пораженный их вечными спорами по современным вопросам, этическим и политическим, убежден в том, что такая работа привлечет немалый интерес и позволит познакомиться с творчеством Деррида многим новым читателям. Разговоры записывались с 20 по 23 мая 2000 года в самый разгар дела Рено Камю[1329]. «На второй вечер, – вспоминает Элизабет Рудинеско, – нам позвонил Клод Ланцман, который выступил с петицией против Камю и просил Деррида ее подписать. У них вышел живейший спор. Деррида не нравилось, что речь идет о мнениях, которые сами по себе должны считаться преступными, но в конце концов он согласился поставить подпись. Это обсуждение заставило нас потом включить в книгу главу о „Грядущем антисемитизме“»[1330].

Смертная казнь – еще одна тема, которая преследует Деррида и которой он уделяет много внимания. С осени 1999 года она стала темой его семинара. Прочитав и перечитав большое количество философских текстов по этой теме, он начал свое рассуждение с удивления:

Если говорить вкратце и без обиняков, я буду отправляться от того, что давно уже стало для меня самой важной и самой удивительной, но также самой затертой данностью истории западной философии: насколько я знаю, никогда ни один философ в качестве именно философа, в своем собственном философском, систематическом дискурсе, никогда ни одна философия как таковая не оспаривала легитимность смертной казни. От Платона до Гегеля, от Руссо до Канта (последний, возможно, был строже всех остальных) – все философы открыто, пусть и каждый по-своему, иногда не без сомнений и не без угрызений совести (Руссо), становились на сторону смертной казни[1331].

В начале лета 2000 года Генеральные штаты психоанализа, с инициативой которых выступил неустанный организатор Рене Мажор, предлагают Жаку Деррида исключительную возможность развить эти этико-политические вопросы. Вечером 10 июля в большом амфитеатре Сорбонны перед аудиторией из более чем тысячи аналитиков, съехавшихся со всего света, он поднимает фундаментальный вопрос: почему человек – это единственное живое существо, которое может получать удовольствие от того, что творит зло ради зла? Продолжая размышления Фрейда на тему влечения к смерти, Деррида называет психоанализ «единственным дискурсом, который мог бы сегодня подойти к физической жестокости как к своему собственному вопросу»[1332].

Психоанализ – это было бы имя того, что, не имея теологического или какого-то иного алиби, повернулось бы к физической жестокости, к тому собственному, что есть в ней… Везде, где вопрос страдания ради страдания, причинения зла ради зла или его допущения, везде в целом, где вопрос радикального зла или зла, которое еще хуже радикального, не оставлялся бы более на усмотрение религии или метафизики, никакое другое знание не было бы готово заинтересоваться такой вещью, как жестокость, кроме того, что зовется психоанализом…[1333]

По словам Деррида, психоанализ «еще не попытался и, следовательно, еще в меньшей степени смог продумать, проникнуть в аксиомы этики, юридического и политического, изменить их»[1334]. Он хотел бы наделить его новыми функциями помимо избавления от индивидуального страдания, если он желает сохранить теоретическую действенность в мире, который уже не мир Фрейда. Деррида убежден: «грядущее Просвещение» должно было бы учесть логику бессознательного. Для этого потребовалось бы, в частности, ответить на вопрос, с его точки зрения, принципиальный и при этом редко поднимаемый: «Почему психоанализ никогда не мог утвердиться на обширной территории арабо-исламской культуры?»[1335]. Множество вопросов, которые и сентября следующего года станут как никогда насущными.

Пока же Деррида занимает вопрос более личный. Жак всегда не слишком любил юбилеи. Но еще больше его раздражает 70-летие 15 июля 2000 года. Временами он совершенно разбит и вопреки обыкновению принимает много лексомила[1336]. 1 сентября он признается Максу Женеву: «Меня как никогда преследует вопрос возраста и желание „стать не таким старым“… Вы увидите, что 70 лет – это ад»[1337]. Это, однако, не мешает ему по-прежнему часами плавать в Средиземном море.

Юбилей снова пробуждает в Жаке тревогу за свои архивы. Значительная их часть уже отправлена в Ирвайн, но иногда он сожалеет о том, что во Франции ничего не осталось. IМЕС – Мемориальный институт современных изданий – это ассоциация, созданная в 1988 году по инициативе исследователей и работников издательской сферы для собрания архивов. Среди уже собранных фондов (Селина, Дюрас, Барта, Фуко и др.) два особенно интересуют Деррида: фонды Альтюссера и Жене. По словам Альбера Диши, крупного специалиста по Жене и одного из руководителей IMEC, «в 1991 году среди близких Альтюссера было немало споров по поводу работы „Будущее длится долго“.