каждого из ее слов, отвечал за неприкосновенность каждой буквы, связанной с каждой буквой. Но тот же самый долг, та же самая обязанность диктовала мне не брать ее, эту фразу, целиком, ни в коем случае не завладевать ею как фразой, мной подписанной. Она, впрочем, и оставалась неприступной[1322].

У читателя сначала появляется ощущение одного длинного предложения, которое может уйти за край горизонта. Но на самом деле речь идет о цепочке коротких фраз, щедро разбитых пунктуацией, которые, однако, работают, рискуя показаться неподвижными, за счет реприз и мельчайших сдвигов, возвращаясь к одним и тем же слогам (-sable/-table/-nable), склоняя одни и те же слова (заложник/хозяин/гостеприимство (otage/hôte/hospitalité), сохранить/в целостности/сохранение (garder/sauve/sauvegarder). Можно было бы прочитать такую цепочку как пример средиземноморского синтаксиса с его тихими волнами, почти незаметной приливной волной. За счет ряда скрытых трансформаций, которые медленнее, чем может показаться, игры различий и повторов, раздражающих или завораживающих, Деррида мало-помалу вовлекает нас в свое медитативное движение. И поэзия здесь как никогда близка к философии, неотделима от нее.

Это была словно бы вещь, это признание долга, простая вещь, затерянная в мире, но вещь, которой я уже обязан, которую я должен был хранить, не беря ее. Хранить ее на сохранении, заверить ее – фотогравированным заверением. Эта обязанность, эта первичная задолженность – что было у них общего с глаголом этого заявления «мы обязаны себе до смерти», которое невозможно сделать своим? С тем, что оно вроде бы означало? Не «мы обязаны друг другу до смерти» и не «мы должны друг другу смерть», но «мы обязаны собой смерти».

Что такое смерть? (Где ее найти? Интересно, что по-французски говорят «найти смерть», что значит умереть.)[1323]

Глава 9

Время диалога. 2000–2002

В январе 2000 года в издательстве Galilée выходит новая важная книга. «Касание. Жан-Люк Нанси» – это в первую очередь особый предмет: в книге, которая далека от любых традиционных норм философского произведения, 350 страниц квадратного формата со множеством типографических изысков; текст сопровождается серией изображений Симона Антайя, которые названы «работами по чтению». Как и во многих других случаях, когда речь идет о сложной книге, Мишель Делорм рассчитывает на библиофилов: оригинальное издание в 129 экземпляров сопровождается гравюрой.

Первая версия этого текста, гораздо более короткая, вышла в США в 1992 году в специальном номере журнала Paragraph по инициативе Пегги Камюф, но основная часть была написана в период с сентября 1998 года по сентябрь 1999 года. Последние штрихи в свою работу Деррида вносит в гостиничном номере в Мельбурне, где он остановился во время поездки в Океанию.

Странное название книги могло отпугнуть некоторых читателей, создав у них впечатление, будто для чтения требуется основательное знакомство с работами Нанси. Собственно, поначалу Деррида хотел «набросать первое движение», чтобы отдать должное Жану-Люку Нанси как человеку и еще больше тому «большому событию», которым является его творчество[1324]. Но, обращаясь к автору «Чужака», Деррида идет дальше и возвращается к давно заброшенному им феноменологическому подходу, руководствуясь путеводной нитью и заголовком книги как темой, которая постоянно вызывала у него беспокойство и при этом казалась крайне важной. Поэтому в этой книге содержится по крайней мере две книги. Возможно, даже больше, что Деррида и сам признает в замечании, вынесенном на вкладыш:

В первую очередь разнородность композиции. Иные сочтут ее, если им по нраву эти категории, барочной или романтической (философия, которая никогда ни от чего не отказывается + каноническая история философии + проект системы + таблица категорий, но также художественный вымысел + система + повествование + биография + скобки + отступления + признания + частная переписка + проекты + несдержанные общения)[1325].

Вокруг проблематики «касания» Деррида выстраивает серию «касательных», где говорит об Аристотеле, Канте, Гуссерле, Хайдеггере, Мерло-Понти, Левинасе, но также об авторах, на которых он никогда раньше не ссылался, например о Мене де Биране, Равессоне, Жане-Луи Кретьене и некоторых других, а потом возвращается к творчеству Жана-Люка Нанси. Деррида, всегда привлекающий внимание к привилегии, которой в значительной части философской традиции удостаивается взгляд, здесь несколько меняет свою позицию:

Интуиция – это значит взгляд, интуиционизм – это мысль, которая наделяет взгляд, непосредственное видение доступом к истине… Когда же я писал эту книгу о касании и когда перечитывал все эти тексты, я заметил, что еще более сильная позиция, идущая от Платона, подчиняла взгляд касанию, так что интуиционизм должен был стать опытом непосредственного, непосредственного контакта, непрерывности, полноты и присутствия, поскольку привилегией присутствия еще больше должно было наделяться не само зрение, а осязание. Я стал говорить тогда о гаптоцентрическом интуиционизме, что в истории моего маленького проекта стало определенным изменением, поскольку деконструкция интуиционизма шла с самого начала, но напрямую она всегда применялась не к осязанию, а к зрению. Я был вынужден выстроить все это по-другому[1326].

Хиллис Миллер был поражен уникальностью этого произведения, которое он считает одним из наиболее важных из созданных в последние годы жизни Деррида. «Обычно, – объясняет он, – Деррида писал какое-то эссе или книгу о своих друзьях только тогда, когда они умирали. Он делал это сразу после их кончины или спустя какое-то незначительное время. Почти во всех подобных работах, посвященных памяти того или иного человека, особенно в работе о Левинасе, заметно это двойное движение: он подчеркивает их значение, но в то же время ставит их на их место или возвращает их на это место. В этом отношении книга „Касание“ совершенно уникальна. Деррида начал писать большую статью, когда Жан-Люк Нанси дожидался пересадки сердца, а потому мог умереть. Но, к счастью, Нанси выжил; можно было бы даже сказать, воскрес. А Деррида много лет спустя снова взялся за свой текст, значительно дополнив его. Это единственная книга такого рода из всех им опубликованных, поскольку автор, о котором он говорил, был жив. Поэтому у Нанси была возможность ему ответить по вопросу о деконструкции христианства в примечании к работе Noli те tangere. Можно сказать, что последнее слово осталось именно за ним. Деррида упрекнул его в том, что он все еще слишком христианин. А Нанси в ответ сказал ему, что Деррида сам слишком раввин»[1327].

Жан-Люк Нанси был крайне тронут этой посвященной ему работой, оценив ее не только как знак дружбы, но и как свидетельство необычайного внимания к его творчеству, о котором говорит эта книга. «Это был просто удар… Меня как молнией