не удержал лишь пару брёвен – те, что не растерял, прижал к животу и, согнув спину, мелкими шажками поспешил вернуться в дом.

Астру не покидало ощущение, что за ним кто-то следит. Тревожно озираясь, нетвёрдой походкой он доплёлся до двери, протаранив её дровами, ввалился в дом, и дрова с грохотом высыпалась из подрагивающих от перенапряжения рук у порога.

Кинокефал забросил в печь хворост, уложил на него шалашиком дрова, взбив серую золу, замарав в ней руки, как в муке.

– Ну, теперь вся надежда только на тебя – не подведи, – напутственно сказал Астра.

Снегирёк, подпрыгивая, спустился по его пальцу в жерло печи и, с прискоком взлетая и опускаясь в тесноте, бил крылышками по дровяному шалашику. Поленья ещё с льдистыми наростами, с чёрными помарками от пропитавшей их сырости и с катышками на прелой коре лениво занялись огнём. У Астры отлегло на душе, и в его мокрых больших глазах заплясали языки пламени.

– Ах, какая же ты умная птица! – не мог нарадоваться Астра, сжимая и разжимая окоченевшие пальцы. – Дивная птаха! Что бы я без тебя делал – наверное, загнулся от холода. А с тобой я не пропаду. Какой чудесный подарок оставил мне… – он замолчал, побоявшись произнести имя своего спасителя вслух.

Дым взбирался по трубе в небо. Сонливо потрескивали дрова. Дом вскоре наполнился уютным, надёжным теплом. Млечной пряжей запотевали окна.

Астра развалился на облупленном белом, как мел, табурете, ссутулившись, поникнув головой и уронив между ног путающиеся узлами руки. Временами его бросало в сон и голова качалась, как у болванчика. Так он и просидел до вечера – без сна и не бодрствуя.

– Одни мы друг у друга остались, – сказал Астра и почесал когтистым пальцем за клювиком у чудесной птички. Птичка подставила шейку, нежно чирикнула на ласку, виляя крылышками и пуская из-под них жгучую пыльцу. – Ты не обижайся, но перед сном я превращу тебя обратно в ягоду. Ты же тоже не хочешь нечаянно спалить дом дотла? – снегирёк с пониманием запел. – Не бойся, я тебя не брошу. Тебе ведь даже улететь некуда. Ты один в своём… – по щекам Астры покатились слёзы. – Ты чудо чудесное. Каким был и Алатар… Засну ли я сегодня. Я один, совсем один в тёмном лесу Зелёного коридора. Неоткуда ждать помощи. Предоставлен сам себе… Перед тем как отправиться спать, я чем-нибудь припру дверь. Жаль, у меня нет от неё ключей. И занавешу все окна, да, непременно занавешу… Мне жутко одному. Я с тобой кое-чем поделюсь, а ты пообещай никому не рассказывать, хорошо? Когда я был маленьким кинокефалом, я, как и многие дети, боялся темноты. Боялся того, что могло в ней скрываться. Я отчего-то был уверен, что вне света зло обретает форму, наращивает плоть на кости. Лишь повзрослев, я разглядел в ночи грандиозное полотно для творчества и мечтаний. А может быть, становясь старше, мы впускаем в сердце зло и постепенно начинаем не замечать его присутствия. И все привидения разбредаются по замкам, а духи – по горам. А потом я встретил Алатара, и призраки перестали быть вымыслом. Но тогда, в детстве, я уже знал, что звёзды – это не просто светящиеся точки над головой, знал, что наш мир работает по определённым законам, и законы эти точны, от них нельзя уклониться, не зайдя в тупик предрассудков. Мама называла меня своим смышлёнышем. А я даже не поделился с ней, что меня выгнали с работы, а кумир моего детства бросил меня в Зелёный коридор. Мама, если ты меня вдруг слышишь: я умираю, медленно умираю от малахитовой болезни. Ты всегда твердила мне держаться подальше от малахитовой травы, но я тебя не послушал. Но на то была причина. Причина, самому смешно! Давай ты будешь честен хотя бы перед собой, Астра. Ты пошёл за Агнией. «Хвостиком» – это её слова. Не раздумывая. Позабыв все страхи. Наплевав на всё и вся. Ты влюбился, влюбился и потерял голову. Не желал отделяться от неё, хотел быть её частью.

Сказать тебе, чего я больше всего боюсь на свете, чудо-юдо птичка снегирёк? Может, мне называть тебя Юдо? Так вот, Юдо, сказать? – Юдо вопросительно засвистел. – Я боюсь, что ночью ко мне может придти Алатар. Как Алатар может ко мне придти, если он умер, спрашиваешь? Я вот уже умирал. Не веришь? Ну и не верь, пожалуйста! А потом Алатар воскресил меня живой и мёртвой водой. И опять ты мне не веришь. Но моя смерть была не совсем смертью, как мы её привыкли понимать. Алатар почему-то назвал это позицией. Может быть, я неправильно расслышал. Почему я тогда боюсь, если он меня спас? Всё не так просто, как кажется, Юдо: прежде он убил меня. Ох, это долгая история, но я тебе её обязательно расскажу. Голова у него была, у Алатара, как цветок гвоздики, – до сих пор стоит у меня перед глазами. Глаза закрою – она, в огонь смотрю – опять она! Повсюду мне мерещится. Моё сердце сдаёт, Юдо, оно подвешено на волоске. Утром я заколочу досками все окна. А дверь… дверь мы будем замуровывать.

Юдо присвистнул и покрутил бы пальцем у виска, будь у него для этого пальцы, а не крылья.

Когда солнце пропало в лесах, дом погрузился в сумрак.

Из приоткрытой заслонки печи таращился любопытный свет. На стене тикали тени. Только пламя свесит свой хвост из печи, как Астра тут же шарахается от реющей у него за спиной тьмы, вскакивает, резко выпрямляется, стоит посреди комнаты и слушает, как бултыхается сердце и в висках шумит кровь. И сон уже не спешит на вылазку.

Астре постоянно слышались шорохи, слышалось, как что-то скребётся в стене. Шорохи он списал на богатое, а теперь – обострённо-болезненное воображение; к тому же от печного тепла дом вздулся пеной, его пучило, брёвна ломило, как кости, и Астра помнил об этом физическом явлении. В скребыхании он обвинил мышей, которые когда-то давно прогрызли себе ходы в стенах и жили в них своей мышиной жизнью, в постоянной возне.

Снегирёк сидел на плече у Астры, чистил пёрышки, грел ему щёку и ухо.

– Без сна мне долго не протянуть, – сказал Астра вслух. – Надо попробовать заснуть.

На его ладони перекатывалась чудесная ягода рябины. Астра положил её в карман пальто, лёг в кровать, привязал себя поясом за плечо к железной её спинке и до носа укрылся толстым, пахнущим погребом одеялом.

Уже засыпая, юный кинокефал чётко расслышал, как чей-то голос