громко окликнул его по имени. Сердце взбесилось; он сжался в комок, перепуганно выглядывая из-под одеяла, но никого не увидел. Достучавшись до рассудка, сумел убедить себя, что это была слуховая галлюцинация от переутомления. Как заснул, не помнил.

Но ничего Астра заколачивать и замуровывать не стал даже после приснившегося ему той ночью кошмара: вокруг стояла ненатуральная, загустевшая тьма. Мёртвой лапой, утяжелённой окоченелостью и схваченной морозом кровью, Алатар медленно стучал в окно, оставляя кровавые следы на стекле. Он не сводил своих бьющих желтизной янтарных глаз с Астры, тлен выел из них всю осмысленность, оставив одну шелуху, голую шкурку. Тигр-мертвец что-то бормотал, и его челюсть болталась, как флюгер, а клыками, чёрными от запёкшейся крови, он валял по пасти синий, словно выжатый, язык, с хрустом прикусывая его.

Дом дрожал, проваливаясь в бездонную глотку кипящей, трещащей земли. Бледные корни деревьев обвязывали его, как паутина, проталкивая в могильную яму всё глубже и глубже, всё дальше и дальше.

Алатар всё сидел у окна.

Барабаня по крыше, посыпались кости. С гремучим стуком они бежали по дымоходу. Астра стоял на постели, и кости уже доходили ему до колен. Над головой он держал Юдо. Ожившие черепа надкусывали колени Астры, впивались зубами в ноги, как медные прищепки, пытались цапнуть за хвост.

Дом рассыпался, качался, подобно кораблю в шторм. Громыхали створками шкафы, на стенах кружились, как заводные, картины.

В оконном стекле Астра увидел отражение лукавой, ликующей улыбки стоящего у него за спиной Репрева. Захватив горло юного кинокефала под локоть, полуартифекс душил Астру, другой рукой сжимая его запястье. Снегирёк кружил под потолком, пискляво и страшно крича.

Астра не мог вздохнуть: с неукротимым ужасом он силился поднять грудь, но она не двигалась. Пережатое запястье опоясал жалящий жар. Астра забрыкался, завозился – поздно: костяной поток достиг шеи, уже приходилось задирать подбородок.

Лопнуло оконное стекло, Алатар нырнул в комнату и, с шуршащим треском разгребая лапами кости, поплыл к Астре, лязгая чёрными зубами. Дом ослепило светом янтарно-желтушных глаз. И когда смердящее дыхание Алатара дотянулось до болтающегося на поверхности костяного моря носа Астры, тот проснулся.

Распускалась завязь зари. Об сугробы заснеженного горизонта срезались тонкие слои света, падали на землю и уже успели налететь на кровать. Расклеив присохшие друг к другу губы и протирая слипшиеся от жёлтого гноя глаза, юный кинокефал, в радостном неверии, что уже наступило утро, поморгал, разгоняя ресницами свет, потянул горлом струйку стылого воздуха, закашлял. Печной жар ещё ночью ушёл, не попрощавшись и не убрав за собой золу.

Первым делом Астра сунул руку в карман – подушечку пальца продавила чудесная ягода рябины.

Астра спал на спине на жёстком, почти что деревянном, матрасе, лоб давила подушка, сминая в пятачок нос. Он потерялся в тяжёлом, как могильная плита, одеяле, прячась в нём, словно в коконе. На стене выложилась зелёной рябью мозаика света, будто разбрызганная из лопнувшего калейдоскопа.

Астра стянул с головы подушку, бросив её в ноги, дёрнулся, забыв, что привязал себя к кровати поясом от пальто. Он взглянул сначала на засиженную изумрудными ромбами стену, потом на привязанную к спинке кровати больную руку, вздрогнул и обомлел: почти до локтя она обросла шипами и стала похожа на ветку шиповника, а там, куда Цингулон вонзил осколок, шипы сливались в выпуклый панцирь. Шерсть на руке опадала пучками, кожа шелушилась, как чешуя, покрывалась розоватыми, с кровавыми подтёками, пятнами. Астру донимал нескончаемый зуд. Он нежно надавливал пальцами с давно не стриженными когтями на горячую припухшую кожу, но в мозгу бродила одна мысль: начесаться бы со всей страстью, со всей отдачей, до крови, поломать малахитовые шипы, поддеть, содрать их все до одного, жмурясь от подлинного, ни с чем не сравнимого удовольствия очищения и разрешения. Ну, хотя бы краешек почесать, где ещё не проросла малахитовая трава… Потереть кончиком пальца, поскрести краешком коготка! Но нет, нет, – нельзя! Астра знал, что категорически запрещается делать при малахитовой болезни: трогать, а тем более расчёсывать поражённые участки. Но как же велик соблазн! Как много бы он отдал сейчас, чтобы избавиться от этого чувства. Но отдавать было нечего и некому.

За ночь рука заметно потяжелела. Астра с трудом шевелил пальцами – между ними и на них проступали зазубринки, и полностью сжать кулак не получалось.

Астра отвязал больную руку, поднялся, окунув голову в солнечный свет и ошпарив сонные, не привыкшие ещё к такому изобилию света глаза, сел на краю кровати, оперевшись здоровой рукой о край и ударив пятками об ледяной пол.

«Болезнь проявляет себя. Нужно быть начеку, – говорил себе Астра. – Смотреть под ноги. Не ходить по льду, чтобы ненароком не поскользнуться. Осторожнее на ступеньках. Каждое утро осматривать крыльцо – не обмёрзло ли оно за ночь. А если обмёрзло, что тогда? Прыгать с него? Вылезать через окно? А как забираться обратно в дом, да ещё с дровами? Надо натаскать к печке дров про запас, пока не поздно. Обдумывать каждый свой шаг, ворон не считать, не спотыкаться на ровном месте – вот мои правила».

Астра подошёл к печи и нагнулся над ведром с талой водой. Ладонью раскрошив стекло воды, он шлепком поддал себе по лицу: брызги забрасывались ему за плечи, скатывались по пальто и с трезвоном падали обратно в ведро. Астра втирал себе катающиеся, как ртуть, капли в глаза, в пересохшие губы, в сморщенный лоб, причмокивая и облизываясь. Проделав так раз-другой, он разогнулся, выдохнул, обтерев плечом лицо, и фыркнул, сдувая осевшие на губы капли.

Юный кинокефал сел за стол, упав на табуретку и сгорбившись, положил себе на колени изуродованную руку и вытянул ноги. Усталость не покидала его даже после сна.

Он наклонил кувшин с надломленным горлышком над расписанной цветами глазурной фарфоровой чашкой: заплелась, журча, фиолетовая струйка. На четверть заполнив чашку, Астра поднёс к ней нос и отпрянул – кинокефала отпугнул до одури сладкий запах. «Нектар, – подумал он. – Я, конечно, безмерно тебе благодарен, Репрев. Наверное, нектар очень даже ничего. Если бы не рука… Ты наверняка об этом не подумал. Меня может перебросить в какое-нибудь неожиданное место, я упаду и… А может, ты на это и рассчитывал. Но… я тебе благодарен, Репрев. Если не утешил, то развеселил уж точно».

Астра достал из кармана чудесную ягоду рябины, положил её напротив себя и подул на неё. И вот они уже сидели вдвоём с Юдо.

Кинокефал отщипывал от манки крошки, скатывал их между пальцами в шарики и подавал их к лапам снегирька.