не делал громогласных замечаний, не высмеивал «неумеху», а, подозвав его к себе, негромко объяснял, в чем допущена ошибка и как ее, этой ошибки, в следующий раз избежать. Доверительно, спокойно так говорил, без привычного взрослого раздражения, словно бы с ближайшим другом беседовал. И конечно же, в дальнейшем «неумеха» старался изо всех сил и добивался-таки удачи! Как же можно было не постараться, если знаешь, что в тебя, в твои силы и возможности верят!

В те давние уже годы моим постоянным огорчением являлся мой рост. Я была самой маленькой в классе и на линейке всегда стояла последней. И вот, помню, когда передвигалась, неуклюже балансируя и нелепо взмахивая руками, по бревну, Максим Петрович, присев на корточки, потешно раздувал щеки и дул на меня. Мол, держись крепче, махоня, сейчас вот фукну посильней – враз улетишь… Ребята смеялись, и я, спрыгнув наконец с бревна, тоже смеялась вместе со всеми. Мне почему-то не было обидно от таких его шуток. И вдруг эта страшная фраза: «враг народа». Растерянность учителей, и наше непонимание случившегося. И нелепое, подспудное, грызущее чувство вины – ведь рядом с нами ходил, жил враг – наверняка коварный и злобный, а мы не смогли своевременно распознать его и, что еще хуже, были привязаны к нему, любили его…

А позднее еще одно событие взбудоражило школу. У сестер Авик, эстонок по национальности, отец тоже оказался врагом народа. Старшая Аста училась уже в седьмом, выпускном классе, а младшая Ада – в нашем, пятом. Аста была высокая, хрупкая, очень красивая девочка, с большими серыми глазами и пышными, стриженными до плеч волосами. Адка же, наоборот, напоминала сдобную булочку, такая была вся из себя круглая, мягкая, белолицая. Мимо ее толстой, цвета спелой соломы косы не мог пройти либо пробежать равнодушно ни один мальчишка.

Ада первая из всех наших девчонок завела «серьезный роман» с шестиклассником Шуркой Шеффером. Как мы все ей втайне жгуче завидовали! Когда нам доводилось бывать вместе с ними в кино в нашей старой кирхе, – а Ада непременно ставила об этом кого-либо в известность, – взгляды всех девчонок, естественно, были обращены не на экран, а на заднюю скамью в левом ряду, где без передыху целовались Адка и Шурка. Они начинали целоваться сразу же, как только гас свет в зале, и продолжали заниматься этим с редкими перерывами до конца сеанса.

И вот три слова – «дочери врага народа» – сразу отделили сестер от остальных учеников. Словно глухая, стеклянная стена поднялась перед ними. Они были тут же, рядом, но в то же время находились далеко, по ту сторону. Ближайшие подруги Асты и Ады делали вид, что не замечают их, игнорировали робкие попытки сестер вступить в разговор, демонстративно убегали от них, если те ненароком приближались. Мальчишки не дергали больше Адку за ее золотую косу, и даже Шурка – даже Шурка! – перестал заглядывать на переменках в наш класс и не приглашал ее теперь в кино… Наверное, это было жестоко с нашей стороны, как я теперь понимаю, – конечно жестоко! Но такой уж существовал у нас в то время настрой, такая была общая вражда и нетерпимость к тем, кто пытался чем-либо посягнуть на нашу свободу, помешать нашей счастливой жизни.

И наступил день, когда Аста и Ада не пришли в школу. Позднее мы узнали, что их выслали из Стрельны, отправили куда-то очень далеко как семью врага народа.

Почему я так упорно вспоминаю обо всем этом? Сама не знаю. Не потому ли, что хочу еще и еще раз уверовать в то, во что и так беспредельно верю, в чем не разуверюсь никогда…

Сегодня, возвращаясь вечером с поля, зашли с Мишкой на опушку Нагельского леса и неожиданно наткнулись на густые, колючие заросли кустарника, сплошь обсыпанного никогда не виданными нами ранее приторно-сладкими ягодами. Черно-лакированные, брызжущие чернильным соком, они внешне очень похожи на малину, но обильно утыканные колючками стебли кустарника не растут вверх, как у малинника, а стелются, подобно стланику, по кочкам.

Мишка не внял моим первоначальным уговорам, – не есть неизвестные ягоды – вдруг они ядовитые? – принялся запихивать их полными пригоршнями в рот. Слыша рядом смачное чавканье, я тоже не выдержала, последовала его примеру. Домой мы пришли с фиолетовыми физиономиями да еще принесли с собой наполненную доверху ягодами Мишкину кепку. Встретившаяся нам возле дома Эрна вначале здорово напугала нас, сказав, что мы съели отраву, но потом, захихикав, успокоила: мол, ягоды вполне съедобные, и даже попросила отсыпать их в блюдце для Пауля.

Ну что ж, съедобные так съедобные, – значит, завтра у нас будет «чернильный» пирог. Мама уже поставила на ночь ржаную опару.

Что еще нового произошло за последние дни? Получила письма от Маргариты и Зои. Марго, как и прежде, пишет регулярно и довольно подробно. А Зоино письмо расстроило: умер дядя Толя. Оказывается, он заболел какой-то странной болезнью – сделался весь желтый, и его хозяин, испугавшись заразы, срочно отправил «фофлюхтер руссише» в лечебницу для «восточников». А там он прожил всего несколько часов (наверняка умертвили, душегубы!). Когда Зоя узнала об этом от своего хозяина, дядю Толю уже похоронили. И теперь она даже не знает, где его могила, куда сходить ей хотя бы поплакать. Видимо, зарыли, как собаку, на каком-нибудь пустыре. Эх, вот она, жизнь раба в высококультурной, цивилизованной Германии.

11 октября

Понедельник

Вчерашнее воскресенье, как всегда, пролетело быстро и, в общем-то, довольно разнообразно. Часов в десять утра заехала на велосипеде по пути в деревенскую лавку Вера. Она вновь в милости у своей «колдовки» – недавно переведена с «черного двора» в прежнюю должность. Из ее сбивчивого рассказа я поняла, что на сей раз проворовалась и угодила в жестокую опалу полька – фольксдейтчиха.

Вера усиленно звала меня сходить после обеда к Степану, но я решила не нарушать данное самой себе слово, и та укатила рассерженная.

В течение дня было много народу – и русских, и поляков. Все надеялись узнать что-то новенькое, отрадное. Но в газете, как назло, ни словом не упоминается о том, что происходит сейчас на Восточном фронте. Зато снегом на голову явилось сообщение об освобождении из плена главаря итальянских фашистов Бенито Муссолини. Оказывается, после ареста Муссолини содержался под стражей в глухой горной местности где-то на юге Италии. Избавление от плена к нему пришло с… неба. По приказу фюрера был снаряжен парашютный отряд эсэсовцев под командованием какого-то Отто Скорцени (в газете он назван «отважным сыном нации»). Освобожденного Муссолини