и русские романтики”, 1946 г., статья о Гоголе, 1948–1949 гг., статья о Радищеве, 1947 г.) все больше и все обнаженней выпирает откровенный формализм, эстетство, игнорирование идейного момента в русской литературе, изоляция литературы от действительности. Гуковский, как воинствующий идеалист, игнорирует указания партии по вопросам литературы. Мимо него, не оставив следа в его научной продукии, прошли указания тов. Жданова по вопросам литературы и искусства. Гуковский не сделал для себя никаких выводов из критики буржуазного либерализма и компаративизма Веселовского и его школы. Наоборот, в последние годы он выступал прямо против указаний партии по вопросам литературы и искусства. Так, на одном из собраний в Союзе писателей он говорил, например, о том, что “идейно правильная литература не открывает творческих горизонтов”, а в своей рецензии на книгу Л. Раковского “Генералиссимус Суворов” (1947 г.) утверждал, что советская литература не в состоянии изобразить прошлое. Своими статьями Гуковский наносит несомненный и явный вред в области литературоведения.

Подлинный за надлежащими подписями»[1147].

В контексте приведенного документа не может не удивлять факт, что Академия наук СССР, подтверждая увольнение Г. А. Гуковского, проработавшего в стенах Пушкинского Дома с 1929 г., попыталась помочь ученому. 20 июля 1949 г. бюро Отделения литературы и языка АН СССР рассматривало в качестве причины увольнения отнюдь не обвинительный приказ дирекции Института от 18 мая, копия которого была к тому времени в Президиуме АН и в аппарате ЦК ВКП(б), а личное заявление Г. А. Гуковского:

«СЛУШАЛИ: Заявление доктора филол[огических] наук проф[ессора] Г. А. Гуковского об освобождении его от должности старшего научного сотрудника Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР, ввиду необходимости отъезда из Ленинграда по состоянию здоровья.

ПОСТАНОВИЛИ: Удовлетворить просьбу доктора филол[огических] наук проф[ессора] Г. А. Гуковского об освобождении его от должности старшего научного сотрудника Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР, принимая во внимание согласие директора Института на освобождение проф[ессора] Г. А. Гуковского от работы в Институте русской литературы.

Академик-секретарь Отделения литературы и языка АН СССР – академик И. И. Мещанинов

И. о. Ученого секретаря Отделения литературы и языка АН СССР – И. В. Сергиевский»[1148].

Но попытки Академии наук помочь ученому были тщетны – до ареста оставалось меньше недели.

Серьезной преградой к выяснению формальных причин, повлекших за собой арест Г. А. Гуковского, представляет собой недоступность его следственного дела, хранящегося в Центральном архиве ФСБ РФ (г. Москва). Причем при запросе нам было отказано даже в выдаче стандартной справки по делу, а условия получения таковой оказались для нас невыполнимыми. По этой причине формальная сторона вопроса, а уже тем более и подробности о показаниях свидетелей, в результате которых в деяниях Григория Александровича был усмотрен состав преступления, приводятся лишь на основании косвенных источников.

Дату ареста и формулировку приводит Д. А. Устинов: «25 июля 1949 года по обвинению в антисоветской деятельности»[1149]. После следственных действий в Ленинграде он был этапирован в Москву, в следственный изолятор «Лефортово», где 2 апреля 1950 г. скончался в возрасте 48 лет; причина смерти – «остановка сердечной деятельности»[1150]. (Еще в 1936 г. он писал в автобиографии: «Состояние моего здоровья плохое: сердце не в порядке, малокровие и переутомление предельные»[1151].) Существует даже версия, что Григорий Александрович умер, «объявив в тюрьме голодовку»[1152]. В результате преждевременной кончины «дело по обвинению Гуковского было прекращено в стадии следствия на основании ст. 4. п. 1. УПК РСФСР, за смертью обвиняемого»[1153], а «в 1950 году дочь Гуковского, Наталья Григорьевна, получила извещение о смерти своего отца»[1154]. Жена ученого Зоя Владимировна Гуковская 21 октября 1950 г. была арестована уже как вдова «врага народа», в ноябре ОСО при МГБ СССР приговорило ее к ссылке в Новосибирскую область, где она до апреля 1954 г. работала статистиком в одном из совхозов Усть-Тарского района[1155].

Хотя «обвинение в антисоветской деятельности» составляет печально знаменитую обширную 58-ю статью УК РСФСР, но непонятно, в чем именно обвинялся ученый. По-видимому, из-за смерти во время следствия и, соответственно, отсутствия обвинительного приговора причину в те годы мало кто знал (да и узнает ли? Ведь несомненно, что часть документов в связи с его кончиной была из дела изъята). Например, И. П. Лапицкий, который, как свидетельствуют его многочисленные «обращения» в инстанции, был хорошо информирован, называет уже репрессированных И. З. Сермана «троцкистом», а Г. А. Гуковского «сионистом»[1156], тогда как термин «сионист», согласно опубликованному впоследствии обвинительному приговору, как раз применим к И. З. Серману, троцкизм же ему не вменялся[1157]. Также следует указать, что еще до войны, когда готовилось постановление Василеостровского райкома ВКП(б) от 28 июня 1937 г. «О состоянии работы в Институте литературы Академии Наук СССР», среди подготовительных материалов имеется список сотрудников Пушкинского Дома «с прошлым», где имеется и следующая запись: «Гуковский – брат связан с Бухариным»[1158].

Что же касается вообще статистики арестов в Ленинграде в 1949 г. по линии МГБ СССР, то министр госбезопасности В. С. Абакумов 14 января 1950 г. информировал И. В. Сталина на этот счет:

«Докладываю, что в результате чекистских мероприятий, проведенных Управлением МГБ по Ленинградской области, в течение 1949 года в гор. Ленинграде и области всего арестовано 1 145 человек.

В числе арестованных:

Агентов иностранных разведок – 164

Троцкистов, зиновьевцев, правых,

эсеров, меньшевиков и анархистов – 279

Участников антисоветских организаций и групп – 194

Других лиц, проводивших вражескую деятельность – 508

Абакумов»[1159].

Относительно свидетельских показаний, которые присутствовали в следственном деле Г. А. Гуковского, имеются некоторые сведения в воспоминаниях его учеников: Г. П. Макогоненко, который вместе с В. Н. Орловым подал в 1955 г. ходатайство на имя Генерального прокурора СССР о реабилитации учителя, вспоминал:

«Вызывают меня в здание городского суда – на Фонтанке, напротив Михайловского замка. Встречает меня женщина – следователь прокуратуры, сидим мы в отдельной комнатке, и начинает она листать присланное в Ленинград дело Гуковского. Иногда задает вопросы: “Был ли Гуковский космополитом? Принижал ли русскую культуру? Превозносил ли западную?” Я отвечаю: “Влияние Запада на русскую культуру XVIII века общеизвестно. Но Гуковский-то как раз показал, как много оригинального, национального внесли русские писатели в литературу”. Она дальше читает какой-то очередной вопрос, как бы про себя говорит: “Здесь все ясно. Это чепуха”. Затем опять вопрос: “Он своим студентам дома читал Мандельштама?” Отвечаю: “Читал, и Ахматову читал, и Зощенко. Но ведь к ним мы возвращаемся сейчас. Ахматову же стали печатать”… Так и течет беседа. Без сомнения, следователь не видит в деле Гуковского никакого криминала. Наконец, она говорит: “Вот вам список вопросов, ответьте на них письменно”, –