статьи Докусов, она направлена против космополитических комментариев Гуковского к Лермонтову и Пушкину»[1138].

Речь идет о статье А. М. Докусова «Против клеветы на великих русских писателей», которая после ареста Г. А. Гуковского была переработана, и обвиняемыми стали уже Б. В. Томашевский и Б. М. Эйхенбаум.

Уволенный из университета и Пушкинского Дома, Г. А. Гуковский пытался найти работу, но тщетно. Он сам понимал, что тучи над ним сгустились, «говорил, что, может быть, ему придется уехать в провинцию, но вместе с тем боялся ареста»[1139]. Ему помогла Прибалтика, которая вскоре подаст руку помощи другому выпускнику Ленинградского университета. Сперва Григорий Александрович предполагал обосноваться в Вильнюсе[1140], но в начале августа уже казался решенным вопрос о том, что он возглавит кафедру Латвийского университета в Риге[1141]. Поскольку до занятий еще оставалось время, «Гуковский с семьей уехал под Ригу отдыхать»[1142]. Ехал Григорий Александрович через Москву; о его проводах оставил воспоминание И. Г. Ямпольский:

«…Я никогда не забуду нашу последнюю встречу, когда вместе с его учениками Л. И. Кулаковой, Г. П. Макогоненко, А. В. Западовым, а также с О. Берггольц провожал его летом 1949 г. в Москву, откуда он уехал отдыхать на Рижское взморье, и затем уже никто из нас его больше не видел»[1143].

Во время отпуска Г. А. Гуковский и был арестован.

Лидия Яковлевна Гинзбург записала впоследствии:

«Один из последних разговоров с Гуковским, – может быть, даже самый последний:

– И все-таки, если можно будет, у нас найдется что еще сказать.

– Оставьте эти мечты. Если можно будет, мы скажем одно: ныне отпущаеши…

Ему не пришлось сказать – ныне отпущаеши»[1144].

Несомненно, важным звеном в череде событий, предшествовавших аресту Г. А. Гуковского, была подача Пушкинским Домом материалов на опальных ученых в «инстанцию», то есть в ЦК ВКП(б). Естественно, что без запроса самого ЦК эти документы туда не могли быть направлены. Подача документов в ЦК происходила одновременно с отсылкой другого экземпляра в Президиум АН СССР для утверждения решения дирекции об увольнении. Это досье содержало копию приказа об увольнении, выписку из постановления Ученого совета, выписку из протокола заседания сектора, развернутую характеристику научной деятельности.

Такие «комплекты» были посланы в ЦК ВКП(б) на М. К. Азадовского, Г. А. Гуковского, Б. М. Эйхенбаума. А с учетом четко сформулированных в них политических обвинений предполагалось, что ученых ждут самые печальные последствия[1145]. Отдельно стоит отметить тот факт, что приказы об увольнении, которые Пушкинский Дом направлял в ЦК ВКП(б) и Президиум АН СССР летом 1949 г., были фальсифицированы – они серьезно отличаются от подлинников мая 1949 г. Кроме первого абзаца с датой и причиной увольнения, к каждому из них было прибавлено еще по два абзаца с политической квалификацией «ошибок» ученых.

Сопроводительное письмо к «досье» на Г. А. Гуковского в ЦК ВКП(б) датировано 6 июля 1949 г. Подписано оно директором ИРЛИ Н. Ф. Бельчиковым и ученым секретарем Д. С. Бабкиным:

«Дирекция Института Русской Литературы (Пушкинский Дом) Академии Наук СССР посылает материалы об освобождении старшего научного сотрудника Института, доктора филологических наук Г. А. Гуковского от занимаемой должности с 18 мая с. г.»[1146]

Центральным документом этого досье был трехстраничный «Отзыв о научной деятельности старшего научного сотрудника, доктора филологических наук Г. А. Гуковского», который представляет собой квинтэссенцию обвинений, предъявлявшихся ученому:

«Г. А. Гуковский является одним из активных воинствующих представителей буржуазного эстетства и формализма в литературоведении.

В начале своей деятельности Гуковский выступил как прямой выученик формалистов Эйхенаума и Тынянова (“Русская поэзия XVIII века”, 1927 г.). В 30‐е годы он несколько перестраивается, вводя в свои работы по истории литературы XVIII в. (“Очерки по истории русской литературы XVIII в.”, 1936 г., “Очерки по истории русской литературы и общественной мысли XVIII в.”, 1938 г.) материалы из общественной жизни России XVIII в. Но этот социологизм оказывался откровенно вульгарным социологизмом, а исторические экскурсы Гуковского – антимарксистскими историческими построениями (так, например, Гуковский превратил вельмож братьев Паниных в идейных вдохновителей Фонвизина и других передовых писателей второй половины XVIII в.). Но при всем этом, как это видно из учебника Гуковского “История русской литературы XVIII в.”, 1939 г., история русской литературы им рассматривалась как некоторое повторение, копирование западноевропейских образчиков. Гуковский последовательно проводит мысль о том, что политические и философские взгляды русских общественных деятелей, писателей (в том числе Радищева) определялись событиями и развитием общественной мысли на Западе, в результате чего русские писатели выглядят в изображении Гуковского какими-то безродными космополитами, совершенно оторванными от национальной почвы. Для работ Гуковского по истории русской литературы XVIII в. характерно игнорирование русского народного творчества.

Начиная с 1940–1941 гг. в работах Гуковского вырабатывается та антимарксистская, эстетски-формалистическая методология, которая так характерна для него в последнее десятилетие. Основу этой методологии Гуковский изложил в одном методологическом сборнике для учителей г. Ленинграда в 1941 г. Говоря о преподавании литературы в школе, он нападает на существующую практику анализа идейного содержания творчества писателей и противопоставляет ему свою формалистическую концепцию, основывающуюся на том, что идеологию автора нужно определять через его стиль, изобразительные средства, пейзаж и тому подобное. Мерой художественности у него выступает не идейность, не глубина изображения реальной действительности, а чисто формальные, стилистические стороны произведения. Этим путем Гуковский старался развязать себе руки для безудержного восхваления реакционных явлений в литературе прошлого (в книге “Пушкин и русские романтики” Гуковский делает Жуковского знаменем пушкинской эпохи), для “ликвидации” классовой борьбы в литературе прошлого (напр., в этой же книге Радищев и Карамзин у него мирно уживаются под единой эгидой “сентиментализма”, а декабристы и Жуковский – под эгидой романтизма), для полного отрыва истории русской литературы и творчества русских классиков от конкретной общественной борьбы, от национальной жизни (типичным образчиком этой антимарксистской методологии является книга Гуковского о Пушкине, в которой гениальный поэт русского народа превращен в эстета-индивидуалиста, оторванного от национальной почвы и ставшего простым отголоском чужеземных культур).

В своих псевдонаучных работах Гуковский прямо опирается на чуждую нам идеалистическую эстетику Гегеля и формально-компаративистскую методологию Веселовского. Бесчисленные восхваления этих идеалистов и ссылки на них, опора на их методологию (часто без указания на это) характерны для подавляющего большинства работ Гуковского. От Гегеля идет теория Гуковского о “стадиальном развитии литературного процесса”, – теория, рассматривающая историю литературы как независимый от реальной действительности процесс смены литературных стилей. От Веселовского идет концепция Гуковского о едином общеевропейском “предромантизме”, простой филиацией которого у Гуковского выглядит, например, Радищев. От Гегеля идет у Гуковского определение романтизма как “стиля, увидевшего мир через восприятие индивидуальности”.

В последних работах Гуковского (“Пушкин