Старшина Киреев выпустил несколько колечек подряд, потом сплюнул с досадой:

– Ты ж сам знаешь, Цыпа. Приказ есть приказ.

– Эт-та что за хрен?! – сержант Цыпкин вскочил и сдернул с плеча автомат.

По мосту, шатаясь и подхихикивая, плелся всклокоченный, явно нетрезвый старик. Поравнявшись со щитом, он уцепился за деревянную ножку, запрокинул голову, вытряс в рот последнюю каплю из маленького флакона, отбросил его в канаву – и спустился с моста на берег. Заорал дурным голосом:

– Свободен! Свободен!

– Вот народ наш русский… Хоть в Сибири, а хоть в Китае, спивается все равно, – раздумчиво заметил Киреев, сдергивая с плеча автомат и выходя из укрытия.

– А ну стой! Р-руки! – рявкнул алкашу Цыпа.

Тот поднял дрожащие стариковские руки.

– Да я свой, ребята… Я же врач… Доктор…

– Назад, доктор! – скомандовал Киреев. – У нас приказ. Из города никто не уходит.

– Как же я могу… – алкаш затрясся и сделал неуверенный шажок от моста. – Ведь я не могу… Назад не могу…

Киреев и Цыпа синхронно навели на него стволы.

– А ну назад! – взревел Цыпа. – Считаю до трех и стреляю! Р-раз!

Старик закрыл лицо руками и грохнулся на колени, вздрагивая всем телом. Он, похоже, рыдал. Сержант Цыпкин выпустил короткую очередь – не по нему, а рядом, жаль было алкаша.

– …Два! На счет «три» стреляю на поражение!..

Алкаш отнял руки от заплаканного лица, поднялся и пошагал по мосту обратно.

Лейтенант Горелик вышел из штаба хмурясь. Тарасевич вот уже час как пропал со связи, он направил к блокпосту подкрепление, четверых, с ними Кронина – но и те куда-то запропастились.

Во дворе под транспарантом «Смерть врагам советской Маньчжурии» рядовой Овчаренко выдавал оружие последним городским ополченцам, двум бородачам-староверам, они сосредоточенно расписывались в тетрадке. За их спинами, весь в грязи и расхристанный, маячил зачем-то Новак, а увидев Горелика, сразу к нему подскочил:

– Мне сказали, вы тут теперь командир!.. Я имею сообщить командиру очень важные сведения!

– Что у вас? Только быстро, доктор.

– Видите ли, лейтенант. До сих пор я полагал, что из города, то есть из зоны проклятия, можно выйти, если пересечь границу, рубеж, – доктор Новак нарисовал пальцем в воздухе круг. – Я был уверен, что достаточное количество эликсира… Но неважно, неважно… Я ошибся. Мастер Чжао гораздо хитрее. Смерть, только смерть!..

– Доктор, что вы несете?!

– …Смерть – вот выход наружу! Для всех для нас! Раньше я считал, что проклятие касается только меня. Непростительная наивность. Все, решительно все, кто попал сюда, обречены остаться в этом месте навечно. Это как бы ад, но ад на земле, вы следите за моей мыслью? Но… – доктор многозначительно воздел палец вверх, – мертвые могут выйти. Им позволено! Парадокс…

– Да вы спирту, что ли, объелись? – догадался Горелик. – Нашли время, тоже… Рядовой! – он сделал жест одному из бойцов: уведи, мол, отсюда пьяного. Тот подошел к Новаку, попытался ухватить его под руку, но доктор с неожиданной для пьяного прытью отбежал на несколько шагов, выхватил из кармана пистолет и, направив ствол на рядового, продолжил:

– Нет-нет-нет. Так дело у нас не пойдет!.. Мой долг – сообщить, разъяснить… Ваш долг – выслушать, принять меры…

– Ну-ка… доктор… верни-ка цацку, – вкрадчиво сказал лейтенант и медленно протянул к пистолету руку.

Новак резко направил на него дуло. Горелик отступил и руку отдернул. Краем глаза заметил, как с бревенчатой лавки за спиной доктора поднимается Пашка.

– …Нет и нет. Ваш долг – выслушать. Тогда никакого убийства. Вас убивать – не мой долг. Это вы уже сами. Мне это неприятно. Мне и так уже товарища вашего пришлось из города выпустить – то есть, читай, убить. Это было мне крайне неприятно. Особенно когда ваш товарищ…

– Какой… товарищ? – глухо спросил Горелик.

Доктор Новак нахмурился, припоминая.

– М-м… Тарасевич. Большой такой. Снайпер. Хохол. Похож на медведя. Но вежливый. «Спасибочки» мне сказал. Неприятно. Но он мешал выйти. Не пускал на мост. Пришлось убить. И все равно я не вышел. Очень расстроился, очень. Обратно шел, подумал: зря убил человека. Он мне «спасибочки», а я его в спину. Все зря, зря! И Аглаю зря отдал убийцам… Но потом я понял – все правильно. Неприятно, но правильно. Все прокляты. Смерть – путь наружу. Причем единственный. Мертвые могут выйти. Которые умрут – те освободятся. Которые живые – те тут останутся, навсегда. Поняли меня, лейтенант? Жду ответа.

– Вас понял, – тихо сказал Горелик, глядя, как Пашка подбирается сзади к Новаку.

– Хорошо. Хорошо. Тогда я могу идти.

Доктор Новак упер дуло себе под челюсть, но выстрелить не успел. Овчаренко прыгнул на него со спины, сшиб наземь, выбил из руки пистолет.

– Где Аглая? Что ты сделал с Аглаей?!

– Она дома! С бароном, с Ламой! С ней будет все хорошо! Они убьют ее! Они ее выпустят! А вот вы не имеете права! – доктор Новак бешено засучил ногами, пытаясь сбросить оседлавшего его Пашку. – Я должен идти! Идти!.. Ваш долг – помочь, не мешать!

– Щас мы тебе поможем, чертов ты псих… – Лейтенант Горелик коротко ударил брыкающегося Новака ногой в ухо, выдернул свой ремень и принялся скручивать доктору за спиной руки.

Он как раз поднялся, когда на площадь, визгнув шинами, вырулил «виллис». На водительском месте – Кронин. Водитель – рядом, убитый. Сзади – раненый рядовой и оскаленный, возбужденно раздувающий ноздри сапер Ерошкин. И по этому его выражению, которое появлялось только во время боя, по отсутствию в глазах Ерошкина всегдашней тоски и скорби, лейтенант узнал, что случилось, еще прежде, чем это произнес Кронин:

– Они вошли в город!

– Артемов! Со штабом связь мне дай срочно! – Горелик толчком распахнул дверь, ворвался в радиоточку и тут же споткнулся о провод, тонкой черной гадюкой тянувшийся по полу от разбитой, искореженной армейской радиостанции РБМ к телефонной трубке.

Старшина Артемов лежал на спине в алой луже с перерезанным горлом; из надреза, всохшая в сгустки свернувшейся крови, торчала монета.

«К чему монета?» – успел подумать Горелик, прежде чем услышал за спиной короткий щелчок предохранителя, а затем выстрел.

Боли не было. Кто бы ни притаился у него за спиной у двери, он был мазилой и не попал. С такого-то расстояния! Лейтенант рванул из кобуры пистолет и с изумлением заметил, как расползается по гимнастерке на животе, огибая в ткани дыру, багровое, теплое. Но не попал ведь! Ему ведь даже не больно. Он обернулся и навел пистолет на стоявшего у двери невысокого, щуплого человека в заломленной набок кепке и почему-то в единственной кольчужной перчатке. Тот тоже целился в него, сжимая ТТ своей железной рукой.