— Совсем? — недоверчиво спросил Федотка, пытливо глядя на мать.

Она отвела глаза.

— Совсем, совсем пойдем домой! — обрадованно подхватил Антошка. И сразу охотно лег на приготовленную постель, потянув за рукав и брата, чтобы и тот ложился.

Степанида укладывала девочек, снова ставших тихими.

Когда дети легли, Александра со Степанидой вытянулись рядом, и только Люба осталась сидеть в прежней позе, обхватив колени.

Прошло, наверное, около часа. Дети уже спали. Дыхание у них было ровное, легкое. Александра первой пошевелилась, тихонько приподнялась. В амбаре уже было совсем темно.

— Степанида, — сдавленно позвала Александра, — спишь?

— Какой там! — Степанида села. — Ну, что ж, девоньки, давайте думать. Пособить советом некому.

Степанида хлопнула руками по коленям:

— Что же это такое, в какую пропасть кинул нас Игнат. За его месть мы не ответчики. Спасаться надо. Дети у нас.

— Можь, что втроем придумаем. Не должно, чтоб спасения нам не было, — подхватила Александра.

— Игнат, Игнат…

— Тише ты, Степанида, аль не знаешь, что и стены слышат.

— Чего уж теперь, коли пропали наши головы!

— От судьбы не сбежишь.

— И это говоришь ты, Александра? Погляди на своих чадушек! Кто же за них заступится? Ты — мать и обязанность свою должна блюсти.

— Ой, что говоришь ты, Степанида…

— А то говорю, что о детях думать надобно.

— Что будет, то будет, — подала голос Люба.

— А ты не встревай! Были б у тебя дети, не так заговорила бы. Сама еще неразумная.

— А глупые да неразумные чаще правду говорят, — задумчиво произнесла Александра.

Степанида нетерпеливо перебила:

— Что правда? Все минется, и правды не останется. А вы, смотрю, уже и задушевными подругами стали, а вроде еще вчера супротивницами были, друг на друга не глядели.

— Эх, Степанида, — протянула Александра.

Все затихли. Наконец Люба нарушила молчание:

— Всем погибать разом — нужды нет. Жребий нам нужно бросить.

— Батюшки, родимые, что ты говоришь? — испуганно сказала Степанида. — И что, один за всех?

Люба тихо ответила:

— Выходит, так.

Степанида внезапно заплакала:

— Девоньки, милые, простите меня, старую. Запуталась не за себя. Мне-то что, стара стала, уже кисель не по зубам. И знаю, смерть вот-вот постучится. Да внучек жалко, одни они, беззащитные.

Все молчали.

— Не думайте обо мне ничего плохого. Кабы продалась, не сидела бы с вами.

Александра остановила ее:

— Ладно, Степанида, каяться. Не ты одна страх ведаешь.

— Только в жребии и есть нам спасение, — опять начала Люба. — Вот выпадет мне часом, так я на себя все и приму. Мне что, детей нет.

— Так будут. Молодая еще, красивая, — вздохнула Степанида. Вдруг заговорила каким-то просветленным голосом — А знаете, я свою жизнь неплохо прожила. Митрич меня любил и холил. Дети у меня ладные, красивые, добрые. Дай бог, вернулись бы с войны. Вот только сейчас все перевернулось. Ты-то, Люба, отчего молчишь? Нам всем выговориться нужно. И все свои обиды простить и забыть.

Люба пошевелилась и тихонько подала голос:

— Я обиды ни на кого не имею. А коль сама кого обидела, не со зла то.

— Вот-вот, все говори, Любаша, как на исповеди.

— А может, я вправду что не так делала? — пи к кому не обращаясь, спросила Люба.

— Жизнь прожить — не поле пройти, — поспешно вставила Степанида, вытирая фартуком глаза. — Да, девоньки, не миновать кому-то смерти. А ты, Люба, хоть и молода, а по уму все рассудила. Должен кто-то один взять на себя вину. Жребий так жребий. Просто кого-то подставить нам будет нелегко. Каждого за жизнь держит что-то больше других. Люба — самая молодая, жизни не раскушала. У нас — дети.

— А сейчас и давайте тянуть жребий, только разыщу три хороших соломинки. — Люба закопошилась в соломе. — Кто вытащит короткую соломинку, тот примет смерть. Чему быть, того не миновать.

Люба встала, подошла к женщинам. Присев рядом, положила соломинки в подол и стала обламывать у них концы. Долго выравнивала, потом одну переломила пополам.

— Вот и готово, куда их положить?

Александра протянула картуз Федотки.

Люба осторожно опустила на дно соломинки. Стало так тихо, что только было слышно дыхание детей.

— Стойте, — заговорила взволнованно Степанида. — Сейчас еще судьба нашинская неизвестная. Все мы одной бедой связаны. Что бы ни случилось с нами, будем память друг о друге блюсти светлую. А о том, кто пострадает за другого, помнить станем, как о герое. А теперь с богом, я буду тащить первой, по старшинству.

Степанида засунула руку в картуз и сразу же вытащила соломинку, долго ее ощупывала и приглядывалась. Наконец вымолвила:

— Длинная.

— А теперь я буду тянуть, — поспешно сказала Люба. Вытащив соломинку, она, не успев взглянуть на нее, выкрикнула:

— Короткая.

— Ох, — простонала Степанида. — Любонька ты наша…

— У меня короткая, — уже обмякшим голосом повторила Люба. — У меня.

— «Ну, вот, получилось, как решилась, — с лихорадочностью, словно торопясь додумать какую-то оборванную мысль, сказала себе Люба. — Степанида вон как боится за детей. Александра тоже замирает. Кому как не мне решаться? Но что это я уговариваю себя? Все сказано, все сделано».

— Как же я ответ буду держать перед Антоном за тебя? — тихо спросила Александра. — Мы ведь обе с тобой любим Антона, а сердце его к тебе тянулось.

— Я уже винилась перед тобой, — ответила Люба тоже тихо. — Любила я Антона, но никогда не отводила его от семьи. В этом был мой главный грех и радость моя тяжкая.

Вмешалась Степанида:

— Антон любил вас двоих. Тебя, Александра, как мать своих детей. Дорога ему была и ты, Люба. А я, девочка, тебе хочу покаяться. Давно это было, но до сих пор на душе грех лежит. В девках я тогда была, с бабушкой твоей дружила, хоть она и старше меня. В то время Маланья красавицей была, обхождением ласкова. Из-за нее отвернулся от меня тот, к кому сердце мое потянулось. Зло я на нее за это затаила. А тут стали поговаривать на селе, что Маланья колдовской силой наделена. И я сплетням этим подпевала, да что ж теперь утаивать, все делала, чтоб сплетни те разжечь. А тут у нас сушь, неурожай. Вот и стали за это вину на Маланью валить, из села выгонять ее… Ушла она, а через год признали ее в нищенке, что на большаке с протянутой рукой ходила. И красота ее выгорела. Здесь совесть меня стала заедать. На общем сходе упросила всех возвернуть нашу Маланью. На том и порешили. Разыскали, избу помогли поставить. Стало быть, бабушка твоя из-за меня горе помыкала. Я вот перед нею все покаяться не решаюсь.

— Знаю про то из ее