бауле и вытаскивать из него свертки, выкладывая их прямо па пол в прихожей.

— Все у меня свеженькое, свойское. И творожок, и маслице, и сметанка, не то что магазинное. А яйцы в этом году у нас мелковаты. Цыплят-то я у Казанетихи взяла, да видно, она мне похуже подсунула, ушлая бабка! Вот и картошка.

— Ну куда вы нагрузились? Я здесь одна.

Много мне нужно? — подбирая банки, свертки,

качала головой Евдокия.

— Как знать, — со вздохом сказала Лиза. — Да что нам было тащить! До шоссе Миша проводил, потом автобус вез. Мы, деревенские, к тяжестям привычные. Это в городе все разнеживаются. Да нет, и мы уже не те в деревне, тоже подавай удобства!

«Лиза не та стала. В словах, глазах, нет прежней строптивости. Улыбается и то несмело. И с тела спала, будто обмякла вся. Время, конечно, молодых только красит», — убирая свертки в холодильник, думала Евдокия.

За стол сели не скоро. Прежде хозяйка гостей «с дороги, с устатку» в ванне выкупаться отправила, а сама стала накрывать на стол.

Зашла Лиза, распаренная, с аккуратно зачесанными в пучок седоватыми волосами.

— Ты, Дуся, не очень торопись, успеем нагостеваться. Не на час заехали.

— Простынет картошка, вкус будет не тот. Татьяну торопи.

Когда появилась племянница (так называла ее Евдокия) с огненным румянцем на щеках, волосами, спадающими волнами на плечи, Евдокия залюбовалась ею:

— Писаная красавица! Что бровки, что губки, — по хозяйка осеклась, заметив, что Татьяне почему-то не нравятся ее слова. Евдокия низко поклонилась гостям:

— Не побрезгуйте, пожалуйте за стол. Чем богата, тем и рада.

Хозяйка потчевала гостей по всем законам гостеприимства, которые были приняты среди родственников. Настойчиво предлагала попробовать то одно блюдо, то другое; не дожидаясь похвалы, сама расхваливала угощение. И беседу старалась направить на гладкую, укатанную дорожку, чтобы, пока едят, тревожных воспоминаний не коснуться.

Лиза ела неторопливо, но охотно. Пробовала все, что выставила хозяйка на стол. Особенно невестке понравились пирожки с яблоками.

— Тесто ты на ночь замешивала? Сдобы много. А помнишь, Дусенька, как хлебы по субботам пекли! С травами! Я-то лет десять как хлеб не ставила. Магазинным обходимся.

— А иной и магазинный ничего. В бородинский хлеб травку добавляют.

— Не то!

— У тебя, Лиза, лучше всех из деревни хлебы получались.

— Старалась. И водицу из Гурьевского родника брала, и замес выдерживала. — Лиза оживилась, но, взглянув на Татьяну, замолкла. Та сидела неестественно прямо, положив локти на стол, и снисходительно улыбалась. Ела она совсем мало, молча.

Евдокия не могла понять, понравилась ли гостям ее квартира. Лиза то внимательно рассматривала плюшевый ковер на диване и занавески на дверях, то приглядывалась к ковру у кровати. На него стоило полюбоваться. Рисунок замысловатый, яркий, как будто ручной работы.

А Татьяна то в зеркало шифоньера загляделась, то обои стала рассматривать. Да, конечно, темноваты они и рисунок мелкий.

— Вот живу одна, и руки до ремонта не доходят. — Евдокия вздохнула. — Да пока особую красоту не для кого наводить.

— Ремонт, что пожар, сил отнимает много, — откликнулась Лиза. — Ты не подкладывай больше картошки, не могу уже есть. Стол у хозяйки хорош, хозяйка и того лучше, да всему есть предел.

Евдокия кивнула, придвинулась поближе к Лизе и приступила наконец к расспросам:

— Братец как поживает? Ни привета ни ответа от него пет. А ведь не за тридевять земель обитает. Мог бы навестить сестру, хотя бы с вами заодно.

— Всему свой черед. Дом без хозяина не оставишь. А он о тебе часто заикается: сеструха, говорит, как перебралась в город, отдалилась от родственников, негоже это.

Не спеша стали судить-рядить о родных. Таня совсем заскучала. Подперев руками склоненную голову, она то и дело позевывала.

— Ой, совсем заморили нашу девоньку! — сказала Евдокия. — Нам, старухам, только дай лясы поточить. Ну-ка, Танюша, иди в спальню, ложись на кровать, отдыхай, деточка.

— И правда, зачем тебе с нами киснуть? — поддержала Лиза. — Намаялась ведь в дороге.

Таня скованно потянулась, смущенно взглянула на Евдокию, поднялась:

— Ив самом деле что-то устала. — Зевнув, добавила — Я дома ложусь рано.

Евдокия улыбнулась:

— Не забудь загадать: на новом месте приснись жених невесте.

Оставшись одни, женщины немного помолчали.

— Расскажи, Евдокия, как служит твой сынок, что пишет? Нелегко, поди, ему в армии, худющий всегда был, одни мослы.

Хозяйка сразу оживилась, отставила тарелки, которые принялась собирать.

— Ездила я к Косте в прошлом году. Не узнаешь его, такой статный, видный. Мать обогнал на две головы. Как бы сейчас на него отец порадовался… Не удалось ему взрослого сынка увидеть. Поздно решились на ребенка. То квартиры дожидались, то недостатков боялись. Как обидно! Все теперь нужное есть, а Митрича нет. — Евдокия сморгнула слезы. Закусив губу, на минуту замолчала. И снова заговорила оживленно: — По морям все мотают сынка. Ох, как писем его жду, как будто дождика в жаркий день. Костик у меня — отличник учебы.

— А он всегда малый сметливый был, — вставила Лиза.

— Да, ничего не скажешь, сынок у меня золотой. Не зря в строгости воспитывали, от баловства отучали. Не то что у некоторых, ребенок от горшка два вершка, а ему каких только нарядов не напасают! Я латки на брюки не считала зазорным ему ставить. И по дому всегда заставляла помогать. Другие только целыми днями футболы и хоккей гоняют, а мой малый и в магазин ходил, и полы мыл, стирать даже помогал… Да и авторитет отца всегда блюла. Он тоже не разрешал поперек моего слова пойти. А теперь мне будет на старости отрада. — Вздохнув, покачала головой. — И все же душа за него не на месте. Ныне молодежь погляди какая шустрая! А мой — теленок, ни смелости, ни нахальства. У него и девушки до сих пор нет. А потом нарвется на какую-нибудь, она его быстро в оборот возьмет.

— Нелегко детки даются. Кохает, пестует родитель, радости, подмоги на старости ждет, а одну маету получает. Да-да, так уж ведется, знаю про то, хоть и нет у меня детей.

И вдруг Лиза сморщила лоб, скривила губы и заплакала, как-то беспомощно, по-детски размазывая слезы кулаками. И так это было непохоже на нее, что Евдокии стало не по себе.

— Одна маета, — громко всхлипнула Лиза.

— Что хоть у вас там приключилось? — выдохнула Евдокия. — Ну, не томи душу, откройся.

— В моей семье — порядок, — обрывая рыдания, с тяжелым вздохом сказала Лиза. — А у сестры горе такое, что она и пить, и есть отказывается.

Лиза замолчала, пытливо глядя на Евдокию, и, выдержав паузу, медленно выговорила:

— Танюша-то