объединились, все наши действия битьем и будут кончаться.

— Так, вроде все согласны. По-моему, сегодня с Ортодоксом уже никто не спорил.

— Да… За Ортодоксом опыт объединения Томского и Сибирского союза, — раздумчиво проговорил Ашбель. — Теперь дело за общим собранием групп.

Они подошли к дому, где снимал квартиру Исай.

— Зайдешь?

Петр отказался:

— Нет, хотел к сестре заглянуть.

— Привет передавай, Евдоким Савельевич, кажется, приболел. Зайди, проведай. Может, от Николая какие вести есть.

Распрощавшись с Ашбелем, Белов пересек железнодорожные пути, прошел по Владимировской и, прежде чем свернуть в проулок, ведущий на Саратовскую, огляделся. Все было спокойно.

Стараясь не шуметь, осторожно открыл калитку… и замер.

На ступенях высокого крыльца, накинув на плечи старый полушубок, сидел Илюхин.

— Ну, чего столбом встал? — ухмыльнулся Евдоким Савельевич, пыхнув едким махорочным дымом. — Проходи, не боись.

— А вы че, дядя Евдоким не спите? — усаживаясь рядом, спросил Петр.

— Не спится… Лежал вот, про Кольку думал, про Ваньку… Сдавать я что-то, Петя, стал… Не знаю, дождусь ли их… Хвороба какая-то привязалась. Днем-то креплюсь, а к вечеру совсем худо становится.

Петр посмотрел на Илюхина-старшего. Если в прошлом году, когда они познакомились, Евдоким Савельевич выглядел крепким, словно сбитым, говорил отрывисто и резковато, то сейчас его мышцы обмякли, одряхлели, да и голос стал тихим, по-старчески слабым. Видимо, подкосили старого слесаря арест младшего сына и призыв старшего в армию.

— Что слышно от Кольки? — спросил Белов.

Илюхин сделал длинную затяжку, долго откашливался.

— Получил весточку… Этапом сейчас идет… В Туруханский край… А вот от Ваньки давно ничего нет… Как прислал последнее письмо из-под Мукдена, так ничего и нет… А ведь япошки-то покрошили там наших солдатиков…

— Да вы не переживайте, дядя Евдоким. Если бы что случилось, сообщили бы. Видать, времени нет у Ивана сесть за письмо.

Илюхин невесело вздохнул:

— Может, и так… Сеструха твоя говорит, будто почта теперь шибко долго идет, особливо с театру военных действий… Ладно, беги, порадуй. А то обижается на тебя Танюха, дескать, совсем пропал.

Петр поднялся, прошел по двору и постучал в окошко пристройки. Тотчас занавеска отдернулась, и он, увидев встревоженное лицо сестры, широко разулыбался.

Татьяна с радостной суетливостью заметалась по комнатке, не зная, чем угодить младшему брату.

— Голодный, поди? — сочувственно протянула она. — Похудел, вытянулся.

— Да брось ты, — набычился Петр, смущаясь от того, что заботливые слова Татьяны приятны ему. — Запричитала!

— Вижу-то тебя редко. Ты ешь, ешь, — пододвигая миску с холодной картошкой, говорила Татьяна, а сама все смотрела, и насмотреться не могла на брата.

Петр принялся сосредоточенно снимать побуревшую влажную кожуру с картофелины.

— Ты-то как живешь?

— Вот в воскресную школу ходить стала, — скромно опустив глаза, ответила Татьяна. — Читаю уже понемногу.

— В Железнодорожную?

— Да. У нас Клавдия Сергеевна преподает литературу. Полянская. Какая женщина! В самом Петербурге училась, на Бестужевских курсах, за границей была… Знаешь, как она рассказывает про Толстого!

Петр с улыбкой посмотрел на сестру:

— А больше она вам ни о чем не рассказывает?

Татьяна потупилась. Рассмеявшись, Петр сказал:

— Ладно, не буду выпытывать… Конспираторша!

Скрывая румянец, Татьяна вскочила:

— Вот и самовар поспел!

Они пили чай, разговаривали, пытаясь в недолгий час общения втиснуть все, что накопилось за долгие дни разлуки, все, чем можно поделиться лишь с близким, родным человеком.

— Намедни Катю видела, — негромко проронила Татьяна, испытующе глянув на брата из-под густых ресниц.

Петр отставил стакан в сторону, нахмурился.

— А че не спрашиваешь, где я ее видела? — склонив голову, произнесла Татьяна. — Или уже все равно?

— Ну и где? — не отвечая на второй вопрос, спросил Петр, чувствуя, как к горлу подкатывает сухой комок.

— Ко мне она приходила, на почту.

Белов удивленно посмотрел на сестру. Та торопливо пояснила:

— Разладилось у них с Тимкой Сысоевым. Вот и перебралась в город. Сейчас в няньках служит у бухгалтера Полуэктова.

— Ясно, — через силу проговорил Петр, стараясь хоть как-то прервать тяжелое затянувшееся молчание.

Большие карие глаза сестры смотрели на него с укором. Петр не выдержал:

— Чего ты?

— Мне кажется, Петя, ты в чем-то виноват перед ней, — робко сказала Татьяна и, увидев заходившие на его скулах желваки, испуганно заверила: — Нет, Катя ничего не говорила, но. я почувствовала… Сама почувствовала…

Петр сжал подбородок пальцами, тихо ответил:

— Может, и виноват… Но зачем я ей нужен? Все время в разъездах, на нелегальном положении, в любую минуту арестовать могут… Ну правда, зачем я ей?

В стену, отделяющую пристройку от дома Илюхиных, громко застучали.

Петр метнулся к окну, выглянул в щель между занавесками.

— Околоток!

Ойкнув, Татьяна побледнела, застыла в растерянности. Петр мгновенно окинул комнатку взглядом, сел на разобранную кровать, стал быстро стягивать сапоги.

— Если спросит про меня, скажешь — полюбовник.

Он торопливо, раздирая подкладку пиджака зацепившимся курком, выдернул из кармана револьвер, сунул под подушку.

Потом, скинув пиджак и расстегнув ворот рубахи, развалился на кровати.

Околоточный надзиратель стучал в дверь все более требовательно, по-хозяйски. Когда от его ударов задребезжал крючок, Петр шепнул:

— Иди.

Татьяна уже пришла в себя и, открыв дверь, даже сделала вид, будто застегивает верхнюю пуговицу домашней кофточки.

— Почему не открывала? — входя в комнату, басовито полюбопытствовал околоточный, пощипывая пышную бакенбарду, переходящую в не менее пышный ус. — А это кто? Хахаль?

Под взглядом полицейского Татьяна съежилась. Тому показалось, что девушка смутилась, и он, уже добродушней, добавил:

— Дело молодое, только и поиграться…

Петр, делая вид, что конфузится, спустил босые ноги на пол, поддакнул:

— Верно изволили заметить, вашество…

Околоточный совсем уже по-компанейски подмигнул, но сразу и посуровел:

— Ты кто таков будешь?

Пугливо обуваясь, Петр заискивающе посмотрел на него снизу вверх:

— Буфетчик я, вашество, с пароходу «Владимир». Бийский мещанин, вообче-то. Шкулов фамилие мое, Сенькой кличут.

Околоточный пристально глянул на Татьяну:

— Давно его знаешь?

Девушка замялась.

— С начала навигации, вашество, знакомы, — вставил Петр. — Вы не сумлевайтесь, я с самыми серьезными намерениями.

— Ладно, — кашлянув, оборвал его полицейский, — замолотила молотилка. Паспорт-то имеешь?

— Обязательно. Токмо он у капитана. Для сохранности, значица.

— Проверю! — для острастки погрозил мясистым пальцем околоточный и снова повернулся к Татьяне: — Отца давно видела?

Татьяна широко раскрыла глаза:

— Отца? Так он же на каторге!

Убедившись, что удивление на ее лице самое что ни на есть искреннее, полицейский на всякий случай переспросил:

—