невыгодно отражалось на работе самого Генерального штаба и подготовке к войне.

Довольно сказать, что за восемь лет, с 1906 по 1914 год, у нас переменилось пять начальников Генерального штаба, из коих лишь один, генерал Палицын, был на высоте положения.

А ведение войны в течение целого года было возложено на совершенно бесцветного, но изящного и элегантного генерала Янушкевича, профессора администрации в академии, назначенного незадолго до войны на ответственный пост начальника Генерального штаба. Согласно положению о полевом управлении войск, в день объявления войны это лицо автоматически становилось начальником штаба Верховного главнокомандующего.

Выбор Янушкевича на должность начальника Генерального штаба был сделан, говорили, лично государем и вызвал скорее удивление, чем удовлетворение среди офицеров Генерального штаба. Царь близко знал Янушкевича, когда тот получил стоявший в Царском Селе 4-й императорской фамилии стрелковый полк, и из представленных ему кандидатов выбрал именно его.

Добрый, очень доброжелательный к офицерам, Янушкевич, в бытность профессором, часто гулял в Таврическом саду, примыкавшем к академии. Иногда после лекций его видели в том же саду на скамейке в задумчивой позе, откуда и пошло его прозвище – Спящая красавица.

В Ставке великого князя Николая Николаевича генерал Янушкевич пользовался неизменным благоволением Верховного главнокомандующего, но не составляло секрета, что все операции вел генерал-квартирмейстер Юрий Данилов по прозвищу Данилов-Черный, в отличие от другого генерала, Данилова-Рыжего, занимавшего также ответственный пост во время всей войны.

Данилова судьба пощадила: он перебрался в Париж, где много писал и умер естественной смертью в начале немецкой оккупации. А бедный Янушкевич был убит в своем купе в поезде разнузданными пьяными солдатами, когда возвращался в Петербург после Октябрьской революции.

* * *

Осенью 1906 года старший адъютант разведывательного отделения штаба округа полковник Вицнуда обратился ко мне с предложением поехать в Восточную Пруссию для рекогносцировки стратегической железной дороги Вержболово[58]—Тильзит[59]—Кёнигсберг[60] и крепость Пиллау[61].

Получив 200 рублей, инструкции и заграничный паспорт, где было кратко сказано, что я – капитан такой-то, я выехал в штатском костюме в Вержболово, где сел в пассажирский поезд на Гумбиннен[62], Инстербург[63] и дальше.

Моя неопытность и неосторожность весьма скоро дали себя знать.

Поезд плелся как черепаха, останавливаясь на каждой станции. И я выходил, чтобы посмотреть ее оборудование. Возвращаясь в вагон, вытаскивал карту, путеводитель, открытки, на которых писал свои донесения, и на следующей остановке бросал их в почтовый ящик.

Я замечал любопытные взгляды пассажиров, не обращал на это особого внимания. Но когда поезд подошел к Тильзиту, кондуктор вежливо ко мне обратился и попросил посидеть, пока выйдут все пассажиры. А на платформе уже ждал немецкий жандарм, приглашая следовать за ним к начальнику станции.

Осмотрели паспорт, карту, вывернули карманы, ничего не нашли. Изобразив деланое возмущение, я резко заявил, что жандарм, свинья, не имел никакого права задерживать меня, русского офицера. Про Генеральный штаб я, естественно, умолчал.

Тут немцы пришли в необычайную ярость.

– Как вы смеете оскорблять прусского жандарма при исполнении служебных обязанностей? Три марки штрафа, немедленно платите три марки!

Ну, думаю, дешево отделался.

Дал им три марки, получил расписку и, сопровождаемый злобными взглядами, пошел в город завтракать, предполагая спокойно обдумать, что делать дальше. Больше всего я опасался, что на станциях в почтовых ящиках найдут мои условленным шифром написанные открытки, и тогда несдобровать. Жег еще карман немецкий путеводитель, где на полях были сделаны все заметки, перенесенные на открытки.

Самое осторожное, казалось, прервать на время это рискованное занятие, уехать, например, в Берлин, а вернувшись через несколько дней, продолжить.

Позавтракав и подходя к вокзалу, я, на мое несчастье, наткнулся снова на того же жандарма.

Он удивленно на меня взглянул, минуту поколебался, а потом подошел и промолвил:

– Ну, у меня на ваш счет свое мнение. Пожалуйте в Kriminalpolizei[64].

Сели в трамвай, поехали; со всех сторон глазели любопытные. А я только и думал, куда мне девать этот несчастный путеводитель: бросить – заметят, оставить в кармане – найдут в нем отметки. Все же оставил.

Приехали в полицию. Два сыщика стали обшаривать, предложили снять пиджак и штаны, пристали с вопросами, почему я выходил на каждой станции. Обратили внимание на карту и на две-три отметки в ней.

– Выходил, – говорю, – чтобы подышать свежим воздухом, в вагоне все курили ваши вонючие немецкие сигары. А что до отметок в карте – ничего сказать не могу. Я ее такой взял еще дома.

До путеводителя (я его небрежно швырнул на стол с кошельком и бумажником) не дотронулись даже. Записали фамилию, сведения из паспорта и отпустили. Уехав в Берлин, я через неделю вернулся в Кёнигсберг и благополучно закончил свою рискованную командировку.

Вицнуда был вполне удовлетворен моей работой, получив все посланные с пути открытки и в дополнение мой подробный письменный отчет.

В начале сентября того же 1906 года из Петербурга было получено предписание: командировать негласно одного или нескольких офицеров Генерального штаба на императорские маневры в Силезии.

Кроме меня, желающих не оказалось, и Вицнуда, снова вручив мне 200 целковых и паспорт, кратко сообщил:

– Поезжайте в Бреславль[65], а там уже разберетесь.

И я действительно разобрался без всякого труда.

Уже в пути из газет можно было узнать, что в маневрах будут участвовать два корпуса, один – генерала Войрша из Бреславля, второй – Макензена из Бранденбурга.

Маневрам под руководством самого кайзера должен был предшествовать грандиозный парад на поле возле Бреславля.

Не думаю, что после Второй мировой войны этот чудесный громадный город представляет собой то, чем он был полвека тому назад. Готовясь увидеть в своих стенах императора, он весь украсился флагами, цветами, арками и бюстами Вильгельма. Город кишел военными всех родов оружия, на парад съехались десятки тысяч немцев и немок со всей Силезии, в гостиницах и ресторанах трудно было найти место, в кабачках и пивных шло разнузданное веселье.

Колоссальные трибуны выстроены были на месте парада. В день торжества десятки тысяч мужчин, женщин и мальчишек с раннего утра тащились за 10 километров в сопровождении «шакалов» – торговцев шнапсом, сосисками и прочей снедью.

Неплохие парады были и у нас в России на Марсовом поле, но что поражало здесь – это обилие красок, разнообразие формы в гвардии и кавалерии, отсутствие защитного цвета и участие в параде самого Вильгельма. Он гарцевал перед строем войск, а затем лично вел перед императрицей ее конный полк.

С жезлом в руке, несмотря на полувысохшую руку – в ней он держал поводья, – кайзер объезжал перед парадом войска:

– Guten Morgen, Husaren![66]

– Hoch Maj estat[67], – неслось в ответ.

А когда он курц-галопом шел впереди полка имени своей супруги и салютовал ей императорским жезлом, на трибунах стоял стон, немцы и немки