дверцы. В неравной борьбе с ней сломались обе стамески и погнулась отвертка.

Три дня подряд возвращался ни с чем и главарь. Его состояние было подобно сухому пороху, по соседству с которым разгорался и искрил жаркий костерок. Он взрывался по любому поводу и успокаивался лишь после доброй порции водки.

Виной тому был, конечно же, набитый драгоценностями сейф. Он так и лежал посреди большой гостиной, издевательски поблескивая стальными бортами и дразня хранящимся в утробе золотишком.

Ситуация складывалась дурацкая. Это ж надо! Так лихо увести из-под носа гадючника завидный смак и… не суметь вспороть медведя![38] Прознай о таком конфузе другие авторитетные воры – позору случилось бы на всю Москву.

И вот наконец 19 октября Барон вернулся из города в приподнятом расположении духа. Глаза светились радостью, губы то и дело растягивались в улыбке, что было для него большой редкостью.

– Есть тяжеляк[39], ядрена рать! Гусиные лапы[40], кондуктора…[41] весь конт[42], короче, – оповестил он с порога.

Кореша воодушевились, забегали. Петруха загремел стаканами, Ибрагим принялся накрывать на стол. Лева, радостно потирая ладони, кружил возле главаря:

– Кто таков? Я его знаю?

– Фома-сандаль. Под Вано Тифлисским ходил. Слыхивал о таком?

– Как же, Вано Тифлисского знавал до погибели. За Фому ничего не скажу. А чего ж не привел-то?

– Он сегодня крепко занят. На завтра сговорились встретиться в Грохольском переулке у Аптекарского…

Весь остаток дня гуляли – пили, закусывали, дымили папиросами, травили за жизнь, кумекали, как и куда с выгодой пристроить рыжье. Петруха дважды бегал в коммерческий магазин – приносил добавку. Спать легли далеко за полночь.

* * *

Ночь была холодной – температура впервые упала ниже нуля, превратив лужи в слюдяные островки. Утро 20 октября выдалось пасмурным, похмельным.

Первым поднялся Лева. Поеживаясь от холода, он слил из всех бутылок в стакан остатки водки. Набралось с один большой глоток. Жахнув эту порцию, он отправился на кухню, где стояло ведро с ледяной водой.

Вторым принял сидячее положение Ибрагим. Жадно допив припасенную с вечера воду, он отправился справлять нужду.

Третьим откинул покрывало Барон.

– Выпить чего осталось? – прохрипел он.

– Пусто, – отозвался Лева.

– Петруха! – толкнул Барон новичка, спавшего на составленных табуретах и стульях.

Тот, завернутый в телогрейку, завозился, застонал.

– Петруха, сгоняй за водкой. И пожрать чего раздобудь…

Через десять минут Петруха прикрыл за собой входную дверь и спустился по лестнице во двор. Ибрагим прибирался в комнате, Лева надолго застрял в туалете.

Ополоснув лицо, Барон подошел к кухонному окну, отодвинул край плотного покрывала, впустив в помещение холодный свет осеннего дня. Потом закурил папиросу и проводил взглядом удалявшуюся по пустынному переулку фигуру Петрухи.

Нащупав в кармане рыжие котлы[43] – предмет зависти многих блатных знакомцев, – он вынул их, открыл крышку и глянул на белый циферблат с контрастными черными римскими цифрами и такими же черными стрелками. Половина девятого. До встречи с медвежатником Фомой оставался час. Пора было действовать.

Спрятав часы, Барон достал из другого кармана выкидной нож. Острое и длинное лезвие с приглушенным щелчком выскочило из рукояти.

Осторожно ступая по деревянному полу, главарь вернулся в комнату.

Ибрагим стоял к нему спиной возле стола. Напевая под нос что-то свое, он проворно освобождал столешницу от мусора – в ведро летели пустые бутылки и консервные банки, сальная свиная шкура и яичная скорлупа…

Подкравшись сзади, Барон зажал ему рот и одновременно вонзил нож в грудь. Раз, другой, третий. Все произошло очень быстро. Ибрагим мычал и дергался лишь несколько секунд, затем рывки стали ослабевать, а утробный голос наполнился клокотанием и хрипом.

– Готов, – прошептал Паша, уложил тело на пол и быстро прошел в коридор.

Встав рядом с закрытой дверью в сортир, замер.

Из этого маленького помещения здорово несло испражнениями, но по-другому ходить по нужде в заброшенном доме с отключенным водопроводом не получалось. За свежей водой приходилось таскаться с ведром на колонку в соседний двор. Поэтому воду экономили.

Ждать пришлось минут пять – Лева любил посидеть на унитазе.

Наконец послышалась возня. Клацнула щеколда, дверь открылась…

Первый удар Лева получил со спины под лопатку.

Жуткий нечеловеческий крик заметался по квартире. Закрывать ему рот не было смысла, все одно никто не услышит. Барон ударил Леву еще трижды; подождал, наблюдая, как тот в судорогах кончается на грязном полу. Затем вытер о его одежду лезвие, деловито спрятал в карман нож и поволок труп по лестнице в подвал…

* * *

– Что же ты, басурман, такой тяжелый?.. Разожрался на моих харчах, ядрена рать… чтоб тебя… – хрипел и матерился Паша, волоча по подъезду мертвого Ибрагима.

Спускать в подвал два безжизненных тела оказалось занятием не из простых. Лева был полегче, а вот с Ибрагимом пришлось помучиться.

В коридорах убийцу встречали кромешная тьма, запахи плесени и пыли. Едва различимый свет местами проникал с улицы через небольшие вентиляционные окошки под низким потолком. Оба тела Барон пристроил в ближайшем к входу закутке, после чего вернулся в подъезд, отряхнул одежду. Покуда поднимался на третий этаж, затирал пылью следы крови на ступенях.

«Сойдет, – он вошел в квартиру, – Петруха молодой, ни хрена не сообразит, что к чему…»

Главарь рассчитывал управиться до того, как молодой притащится из магазина. Но подзадержался с плотным, непослушным телом мусульманина.

По великой странности Петруха вернулся скоро – видать, очередей с утреца в магазинах еще не было. Положив покупки на стол, он растерянно уставился на пятна свежей крови на полу. Он догадывался, что во время его отсутствия в квартире произошло нечто страшное. В беспокойном взгляде один вопрос сменялся другим. Что здесь случилось? Куда вдруг подевались все кореша? И откуда повсюду кровь?..

Увидев тихо вошедшего в комнату Барона, Петруха вздрогнул. Потом лицо его озарилось радостной надеждой, он шагнул было навстречу Паше. Но тотчас замер, приметив мимолетное движение правой руки главаря.

Тот быстро вынул из кармана нож и привычно нажал кнопку. С приглушенным щелчком из рукояти выскочило длинное лезвие.

И тут Петруха все понял. В огромных детских глазах вспыхнули и перемешались непонимание, страх и возмущение.

Барон дернулся вперед, но Петруха попятился, уперся спиной в стену.

Расстояние между бывшими корешами сокращалось. Да, несмотря на разницу в возрасте, в опыте и в длине списка убиенных, они считались корешами. Новичок шарил вокруг пустыми ладонями, понимая: никто не поможет, ничто не спасет. Если бы животный страх не парализовал способность мыслить, то Петруха вспомнил бы о торчащем за поясом старом браунинге. Пистолет был единственным шансом, но…