девушками я говорю обо всем. С женщинами – о многом. С мужчинами – ни о чем. И это тоже пол, но пол, переведенный в высший порядок. Это возможно только при абсолютной чистоте отношений. И это тот же пол. Та же великая сила, переведенная в другую область. Та же сила, которая соблазняет мою мечту ночью.

И он стремился найти своеобразный выход этому ощущению запутанности и раздробленной идентичности в сублимации ради искусства: «В этом его [искусства] абсолютная чистота, потому оно вырастает из огня» [Волошин 1991а: 200–201].

В каком-то смысле глубокую привязанность Волошина к Маргарите можно было бы рассматривать как еще один вариант сублимации, развивающийся из конфликта между асексуальным, целомудренным Максом – другом женщин и Максом – влюбленным «извращенцем». В конце концов, Маргарита была художницей – и секс ее, по-видимому, не интересовал. Она хотела близких отношений с ним, но без секса, таких, которые помогали бы ей развиваться и в художественном, и в духовном планах. Их добрачные отношения (а также и последующий брак, если верить слухам) оставались преимущественно, если не исключительно, целомудренными, что не было чем-то неслыханным в сложной гамме сексуальных отношений символистов [Волошин 19916:196, прим. 2][77]. Посвящая себя Маргарите как художнице и женщине-другу, Макс смог, хотя бы временно, избежать оценки себя как любовника. Однако от этого его чувства к ней не становились менее сильными. Он влюбился в нее глубоко, почти до беспамятства. Сложность этого болезненного романа Серебряного века значительно усугублялась вмешательством двух других ярких современников, чья власть над двумя незадачливыми молодыми влюбленными значительно усиливалась их традиционным статусом матери и отца, а также их претензиями на авторитет в вопросах духовности и самопреобразования: речь идет об Анне Рудольфовне Минцловой и символисте Вячеславе Иванове.

Анна Минцлова, дочь петербургского юриста, считала Екатерину Бальмонт одной из своих самых близких подруг и увлекалась мистикой. Вместе с Волошиным и Сабашниковой она исследовала некоторые малоизученные области религии и суеверия, занимавшие многих их современников. Все трое примкнули к антропософскому движению Рудольфа Штайнера; и если Волошин быстро отошел от антропософии, то для Маргариты она на всю жизнь осталась источником утешения и руководством к действию. Их также интересовали гадание по руке и астрологические предсказания. Дневник Волошина, в котором в середине 1900-х годов зачастую цитировались чужие высказывания, добросовестно зафиксировал несколько результатов подобных гаданий и предсказаний, особенно принадлежащих Минцловой.

Минцлова без колебаний использовала свои мистические «способности» для установления психологического контроля над теми, кто это позволял. В июне 1905 года, гадая по руке Максу в присутствии Маргариты, она, согласно дневниковой записи Макса, объявила:

В Вашей руке необычное разделение линий ума и сердца. Я никогда не видала такого. Вы можете жить исключительно головой. Вы совсем не можете любить. Самое страшное несчастие для Вас будет, если Вас кто-нибудь полюбит и Вы почувствуете, что Вам нечем ответить [на эту любовь] [Волошин 1991а: 229].

Несколько дней спустя, в период нарастания беспокойства и напряжения в отношениях между Максом и Маргаритой, она, опять-таки в присутствии Маргариты, заявила:

Я себя чувствую в эти дни в страшном подъеме и чувствую, что мои слова могут иметь теперь силу… <…> У Вас нет чувственности по отношению к женщинам. Вам совершенно все равно, с кем Вы говорите. Вы забываете о женщине. Это страшно оскорбительно. Тем более что в первый момент, когда Вы подходите, у Вас есть чувственность – и это остается в памяти. Вы, может быть, мои слова через полчаса и забудете, но я знаю наверно, что, когда будет нужно, Вы их вспомните… [там же: 233].

Макс, отметивший, что в этот раз Анна Рудольфовна держала его руки «с материнской лаской», принял ее слова близко к сердцу. Позднее в тот же день Макс остался наедине с Маргаритой и описал это так:

Я вижу детское лицо и грустные глаза и смотрю в них мучительно долго, и у меня навертываются слезы.

Мне хочется сказать: «Вы видите, какой я… Простите же меня. Не любите меня».

Я говорю: «Я рад, что Анна Рудольфовна все это сказала при Вас» [там же: 233].

Любопытно, что Макс и Маргарита до такой степени поддавались влиянию Анны Минцловой: ведь фактически в их кругу она была объектом насмешек. Они оба слабо верили в свою способность понимать и судить. Они жаждали, чтобы кто-то их направлял. И они обрели такого человека в лице Минцловой, которая, с одной стороны, выступала для них в качестве традиционного «материнского» авторитета, а с другой – как бы предлагала им способ достижения подлинной целостности и преобразования. В дневнике Макса мы читаем, что Маргарита говорила ему: «Я чувствую такую бесконечную важность в моей жизни появления Анны Рудольфовны. Как будто этим все разрешается». Ниже в этой же записи 28-летний Макс комментирует свои отношения с Маргаритой: «Нам надо всегда старшего и взрослого. В прошлом году – Екатерина Алексеевна [Бальмонт], теперь – Анна Рудольфовна» [там же: 231].

Рис. 3. Анна Рудольфовна Минцлова. Париж, 1905 год. Архив Вл. Купченко

Несмотря на «материнские» происки Минцловой, несмотря на месяцы и даже годы мучительной нерешительности, смятения, ощущения вины, непонимания и колебаний, в апреле 1906 года Волошин и Сабашникова поженились и начали строить совместную жизнь. Таким образом, у них появилась возможность заложить фундамент их общего собственного дома и хозяйства. Но шансов для этого в их отношениях было мало. Маргарита писала: «Макс и я, мы шли по жизни, взявшись за руки, как играющие дети» [Волошина 1993: 145]. Похоже, что ни он, ни она не задумывались о более широкой реализации своих отношений в домашней сфере. Позднее Маргарита говорила, что вступила в брак, плохо осознавая, что могут означать такие пожизненные обязательства; связавшие их узы не были прочными. Легкость, с которой в их брак вмешалась и разрушила его другая влиятельная личность, Вячеслав Иванов, подтверждает точность ее анализа.

Иванов был заметной фигурой на литературной арене середины – конца 1900-х годов и играл ведущую роль как в петербургской ветви символизма, так и в собственном активном литературном кружке. Эрудит, известный как своей научной, так и творческой деятельностью, харизматичная личность, человек, женатый на очень привлекательной и заботливой женщине с собственными интеллектуальными достижениями, хозяин великолепной просторной квартиры – знаменитой петербургской «Башни» [Микитич 1991: 245–247], Иванов обладал всем, что требовалось для очень успешного интеллигентского кружка. Но для Волошина он значил гораздо больше, потому что Волошин, как