В Вест-Пойнте тоже есть свои ритуалы и традиции, которые вводят кадета в «длинную серую шеренгу» — так называют себя выпускники академии. Полковник Стаффорд говорит, что за почти 30 лет с момента, когда он сам встал в строй, изменилось многое, например, марш-бросок на 32 километра до Вест-Пойнта — венец базовой тренировки, проходящей каждое лето. «Это тяжелое испытание, — признается полковник. — Курсанты несут рюкзаки весом 40 с лишним килограммов. Но когда они наконец добираются до Вест-Пойнта, каждый может гордиться собой — он победил. Сегодня бывает, что родители заявляют: “Я пойду на марш-бросок с Джонни или Сьюзи. Я тоже хочу это испытать”»[81].

Полковник вздыхает. У него самого есть дети. Он знает, как изменился мир. Он уважает родителей. «Я могу понять любовь, привязанность, желание поддержать. Но они, сами того не желая, лишают человека достижений, вкуса самостоятельности». Я знаю, что он прав. Я чувствую это сердцем, вижу у себя дома, наблюдала в кампусе.

Ради чего мы стремимся быть рядом в поездках в Йосемит, Band Run и долгих марш-бросках в Вест-Пойнте? Просто на случай какого-то маловероятного происшествия? Или мы пытаемся еще раз прожить свое детство? Или мы настолько преданы детям, что собственная жизнь кажется нам тусклой, скучной, безрадостной, если нельзя смотреть на них, болеть, помогать и безумно любить? Может быть, наблюдение за их мероприятиями и развитием придает нашей жизни величайший смысл?

В 2013 году писатель Майкл Герсон признавался в этом неразрывном клубке причин в статье в Washington Post, которую он написал накануне отъезда сына в колледж. «Новые начинания меняют сына. Теперь его жизнь пойдет всерьез. Перед ним прекрасное будущее, и моя роль станет естественным образом уменьшаться. А у меня самого будущее лучше не станет, потому что его не будет рядом»[82].

Когда читаешь статью Герсона, нельзя не почувствовать отцовские муки. Но нет ли в его исповеди оттенка похвальбы своей родительской преданностью? Не становится ли заискивание перед ребенком, помещение его в центр нашей вселенной мерой нашей любви? А если да, не выставляем ли мы любовь и потребность напоказ? Обязаны ли мы скрывать эту отчаянную потребность от детей?

Поездка в Йосемитский парк в шестом классе, стэнфордский Band Run и марш-бросок в Вест-Пойнте целиком предназначены для учащихся. Родителям нет нужды быть с ними. Разве будет этот опыт подлинным, если мама с папой держат тебя за руку? Может быть, стоит подавить в себе желание поучаствовать во всех этих мероприятиях во имя радости, которую принесет рассказ о приключении или право оставить впечатления при себе? Сумеем ли мы воспитать тесную связь с ребенком без необходимости все время его сопровождать?

С момента, когда ребенок оканчивает начальную школу, мы каждый вечер, каждый семестр боимся — иногда обоснованно, — что, если он получит четверку, не попадет в элитную спортивную команду или провалит еще какой-то пункт из нашего списка, ему не попасть в колледж, который мы для него выбрали. (А выбор колледжа зависит от того, куда мы сами ходили, какие вузы, на наш взгляд, дают «лучшее» образование и «лучшие» возможности трудоустройства для выпускников. Кроме того, это повод похвастаться друзьям за кофе или коктейлем и так далее.) Затем нам кажется, что надо сделать столько же, сколько другие родители, или чуть больше, чтобы гарантировать или облегчить получение желаемого результата. Поэтому даже когда чутье говорит «не надо!» — например, при этической дилемме, делать или не делать за ребенка домашнюю работу, или когда из-за всех этих расписаний, езды и попыток ничего не упустить мы выбиваемся из сил, — еще больше начинаем бояться, что без личного участия что-то пойдет не так.

Гонка за поступление в вуз создает примерно такое умонастроение: «Если я позволю ребенку написать работу самостоятельно, он может справиться не очень хорошо или даже плохо. Конечно, это будет уроком, и в следующий раз получится лучше. Но он соревнуется с целым классом, и у многих других детей родители существенно редактировали работу или вообще сами ее написали. Может быть, мой ребенок и получит урок, однако их дети получат хорошие оценки и попадут в программу усиленной подготовки, где получат более качественное образование. А еще их дети попадут в вуз, куда я хочу устроить своего ребенка».

Если бы у нас перед глазами — как Google Glass — постоянно стояла картина, как наши малыши учатся ходить, мы бы не забывали, что ребенок учится и растет, именно пробуя новое, и надо позволять ему падать, подниматься и пробовать снова. Однако наши мысли, видимо, совершенно затмевает священная корова — поступление в вуз, и процесс селекции абитуриентов явно не учитывает, что пробы и ошибки заставляют блестящих людей ошибаться, а ошибающихся делают блестящими.

Эми, дочь которой ходит в очень серьезную государственную спецшколу Thomas Jefferson High School в Северной Виргинии, призналась мне: «Раньше я думала, что у моей дочери будет больше независимости. Я была бы очень рада, если бы она сама готовила завтрак, собирала себе обед в школу и стирала свои вещи. Но у нее сейчас очень большая нагрузка, и приходится делать все это мне, чтобы она хоть немного выспалась. Ей нужна не мама, а ассистент, чтобы не разрываться на части»[83]. В школу дочь Эми полтора часа едет на школьном автобусе. После этих поездок, домашней работы, занятий в школе, еды и сна у нее просто не остается времени на что-то, кроме дел, которые влияют на аттестат.

В вузах, куда мы хотим устроить детей, количество мест крайне ограничено и конкурс очень велик. Это порождает «гонку вооружений». Почему нас интересует лишь небольшое количество вузов? В чем здесь ошибка и как с этим быть, мы рассмотрим в следующих главах этой книги.

А пока я хочу осветить крайности, на которые люди идут, чтобы ребенок выполнил все пункты своего расписанного до мелочей детства и мог похвастаться идеальным, отполированным послужным списком.

По результатам приема очевидно, что в элитные колледжи поступают только отличники. Поэтому родители пытаются обеспечить высший балл — не мытьем, так катаньем.

Некоторые предпочитают профилактику и побуждают детей выбирать курсы попроще. Лора, жительница благополучного района Манхэттена, признается: «Если известно, что учитель не ставит пятерки, родители запрещают детям ходить на его занятия и выбирают вместо этого более легкие курсы, на которых можно получить желаемую оценку». Эта стратегия — прямая противоположность всему тому, что мама и папа читают в книгах о воспитании, и с большой вероятностью выйдет боком при поступлении в элитный вуз. На вопрос, что лучше — пятерка в аттестате или самый сложный курс, — деканы по приему отвечают: «И то, и другое!»