затягивалось. Катаси понял, что голос может его подвести. Он откашлялся. Девушка несмело посмотрела на него.

– Как я могу обращаться к тебе во время наших уроков? – спросил он, поняв, что не знает её фамилии.

– По имени, – ответила девушка так тихо, что художник засомневался, что ему и впрямь не почудилось.

– Ладно, тогда ты тоже можешь звать меня Катаси, – ответил он.

Они помолчали. Неловкость в воздухе была густой, словно патока.

– Давай начнём, – сказал Катаси с наигранной бодростью. – Скажи, ты ведь училась письму прежде?

Девушка кивнула.

– Когда? – уточнил он.

– Шесть лет назад.

Катаси опешил.

– Ладно, – сказал он, переведя дух. – Давай посмотрим на то, что ты умеешь. Начнём с простого.

Катаси попросил девушку начертать любое слово по своему выбору. Юкия принялась за работу. Обмакнув кисть в уже растёртые чернила, она занесла её кончик над бумагой и замерла на мгновение, прежде чем тот коснулся её пока что чистой поверхности.

Он отметил, что держит кисть она правильно, а ещё то, что запястье её, выглядывавшее теперь из рукава кимоно, было тонким и нежным.

Она принялась делать штрихи. Получалось у неё плохо. Девушка неверно дышала и слишком старалась, а рука её вела кисть неуверенно и дрожала. Практики ей явно не хватало. Неужели все шесть лет она ни разу не занималась письмом? Такого быть просто не могло! Катаси дождался, пока она закончит. На бумаге появилась надпись «Зима», выполненная будто бы детской рукой.

– Зима? Почему ты написала именно это слово?

Взгляд девушки на мгновение метнулся к ширме. Однако она смутилась слишком сильно, чтобы ответить на, казалось бы, простой вопрос.

Катаси подошёл к ней ближе, сел рядом. Он достал свою кисть и написал аккуратным столбиком: «Три друга зимы».

– Сможешь повторить?

Юкия кивнула и взялась за кисть.

Её рука дрожала ещё больше, чем прежде. Неаккуратная клякса расползлась по бумаге из-за неловкого движения, и с губ её слетел тихий стон. Вопреки логике, по спине Катаси побежали мурашки.

Отогнав непрошеные мысли, он накрыл руку Юкии своей, как когда-то делал его отец. Девушка неуловимо вздрогнула, но руки не убрала. Он направлял её почти безвольную кисть, девушка затаила дыхание.

– Тебе нужно дышать, иначе штрихи будут неровными, – сказал Катаси. – В этом весь секрет. Вдохни, когда набираешь чернила на кисть, выдыхай, пока ведёшь её по бумаге.

Он так и не отпустил руку девушки, но теперь лишь поддерживал её. Она дышала и выглядела удивительно сосредоточенной. Вторая попытка вышла не в пример лучше.

Катаси заговорил. Он рассказывал о значении трёх друзей зимы, даже не догадываясь, насколько важным был для девушки рассказ о растениях, которые не теряют силу духа даже в самые лютые холода. Катаси не ждал от неё многословности. Он радовался уже и тому, что она внимательно слушала его. Любопытство в её глазах очаровывало. В какой-то момент ему даже показалось, что оно потеснило страх и робость…

В конце занятия девушка вывела надпись «Три друга зимы» уже самостоятельно. Рука её всё ещё дрожала, штрихам недоставало уверенности, но это было уже что-то!

– Думаю, на сегодня достаточно, – сказал Катаси, заметив, что ученица сильно устала, хоть и продолжает старательно выводить штрихи. – Ты молодец, Юкия!

Девушка посмотрела на него, и губы её тронула едва заметная улыбка.

– Спасибо, – сказала она, – спасибо, учитель Катаси.

Слова её звучали искренне.

Дни медленно потекли в усадьбе госпожи. Они стали похожи один на другой, и, положа руку на сердце, опасения Катаси оказались напрасными. Юкия была так же тиха, и порой ему казалось, что она хочет что-то сказать ему, но не решается. Было ли это связано с госпожой Сойку? Касалось ли это чего-то, что было важно для самой девушки и ему было неведомо? Новоиспечённому учителю оставалось лишь гадать. Девушка же старательно осваивала то, чему он её учил. Он даже позволил себе надеяться, что она с таким же трепетным нетерпением ждёт их уроков, как он сам.

Время от времени он ловил на себе странные взгляды Юкии. Это происходило в те мгновения, когда девушке казалось, что он на неё не смотрит. Однако тренированный взгляд художника замечал и это. Он много думал о Юкии, о госпоже Сойку, о положении воспитанницы в доме тётушки. Катаси чувствовал, что усадьба в горах хранит невероятно много тайн. Однако он и не подозревал, насколько они ужасны.

Осень захватила горы окончательно, заставив вспыхнуть кроны деревьев и позолотив траву. Катаси всё чаще выходил во двор, чтобы писать наброски: ветви, тяжёлые от слив и мелких, почти одичавших яблок, цветы космеи, розовые и белые, ветви низкорослых клёнов. Листья последних покраснели первыми и напоминали Катаси то мелких птичек, то бабочек, то падающие звёзды. И то и другое по какой-то причине веселило хозяйку, да он и не возражал. Сойку всегда стремилась составить ему компанию. Их разговоры давались ему легко, но ему казалось, что женщину он не узнал совсем. Она была загадочной, наигранно радушной и нарочито внимательной к нему, как и при первой встрече.

В то же время каждый миг с нею наедине притуплял его тревогу, а аромат пионов и багульника становился приятнее. Вскоре он и вовсе позабыл, что тот казался ему прежде приторным и удушающим.

Ему нравилось, как улыбается Сойку. Её лицо, всегда немного надменное, делалось особенно привлекательным, похожим на лики самых восхитительных дев, каких славили знаменитые поэты. Катаси и сам писал порой строки, полные изящества, в её честь, а Сойку слушала их с одобрением.

Однако всё чаще молодой человек ловил себя на том, что госпожа Сойку далеко не так весела в его присутствии, как прежде. Странная задумчивость порой овладевала ею. Тогда она замирала, точно изваяние, и, честное слово, на какие-то мгновения, короткие и неуловимые, художнику мерещилось, что весь облик её подёргивался зыбкой рябью. Точно отражение на поверхности воды, прозрачное и обманчивое. Однако стоило лишь моргнуть – наваждение проходило.

В конце концов Катаси пришёл к выводу, что хозяйке просто наскучило его общество. Потому она могла, к примеру, ни с того ни с сего уйти посреди трапезы, сославшись на плохое самочувствие, или потерять нить разговора. Что касается её облика, так то было лишь воображение художника, не в меру бурное благодаря творческому ремеслу. Так объяснял себе происходящее он.

Впрочем, странностей в поведении женщины не становилось меньше. Однажды, к примеру, он заметил паутину в её саду. Заметила её и она, так же как и большого паука, свившего её среди низких ветвей. Катаси знал, что женщины часто опасаются пауков и тварей,