Ива вздрогнула. Ладони дернулись к чреслам – прикрыться. Будто снова кто-то толкнул ее в траву и с силой развел бедра.

– Пойду я, Прина, – тихо, бесцветно проговорила девушка и попыталась обойти препону.

Прина, может, и выглядела слабой, однако ж, когда бабы друг другу косы в ссорах рвали, в стороне никогда не стояла. Она схватила Иву за волосы и дернула.

– Ай, пусти!

– Пойдет она! Никуда ты не пойдешь, трепушка! Смотри, смотри, что с твоим милым стало! Давай, зайди да глянь!

Ива упиралась, но женщина вцепилась мертвой хваткой и поволокла ее во двор. Протащила мимо мужа, проводившего их недоуменным окликом. У Луга набок был свернут нос, он утирал его пропитавшимся рудой полотенцем, а правая рука была подвязана к плечу, но жена на него и не взглянула. Она впихнула Иву в дом и захлопнула за нею дверь. Девка тут же попыталась выйти, но Прина подперла снаружи.

– Смотри, смотри, что натворила! – напутствовала она.

Тогда Ива бросилась к приоткрытым ставням – единственному источнику света в темной комнате. Она успеет вылезти и пересечь двор, прежде чем ее догонит обезумевшая от горя мать. А потом послушается родных и вовсе перестанет ходить по деревне в одиночку. Но, стоило распахнуть окно во всю ширь, как кто-то болезненно застонал.

– Матушка… Матушка… Бо-о-о-ольно! Глаза!

– Бран?

Ива не сразу разглядела кровать и лежавшего на ней. А и разглядела бы – не узнала. Бран исхудал, кожа его иссохла и местами потрескалась. Из цветущего красавца, который легко удерживал ее одной рукой в урожайную ночь, он превратился в сожранного болезнью мученика.

– Кто здесь?

Но разглядеть фигуру возле светлой выемки окна он не сумел: глаза заслезились, кузнец прикрылся ладонью и тяжело закашлялся, свесившись с кровати. Ива и сама не поняла, зачем подбежала к нему и подхватила, не дав упасть. Ей бы злорадствовать… Но иное чувство въелось в сердце. Бран показался легким, как ребенок. Она уложила его, поправила подушки… И только тут заметила страшное. Лучше бы и не замечала. Лучше бы вовсе за версту обходила дом кузнеца.

Бран кашлял черной болотной жижей. Ее кляксы покрывали пол, подушки и одеяло, темнея зияющими ранами. Слезившиеся глаза тоже плакали не прозрачной влагой – они плакали черным и тягучим. И запах… Нет, вонь! Болотный смрад, неспособный выветриться, пропитал избу. Так въедается запах умирающего, но пока дышащего человека. Однако же все понимают, что недолго ему осталось. Понимают и, как бы ни желали смягчить последние дни больного, спешат оставить его одного.

– Что же я натворила… – Ива бессильно опустилась на край кровати. Смочила в приставленной плошке тряпицу, вытерла почерневшие от яда губы кузнеца. – Прости меня, Бран…

Он с трудом приподнял веки:

– Ива… Ты?

– Я…

Все еще здоровенная, но уже лишенная силы лапища кузнеца поймала запястье девушки. Та было дернулась, но заставила себя не вырываться: кому уж теперь Бран навредит? Губы его судорожно задвигались, и Иве пришлось склониться, преодолевая отвращение. Не к черной грязи на коже кузнеца, нет. А к тем губам, что клеймили ее урожайной ночью.

– …не человек, слышишь? Не человек он!.. Убить хотел… Здесь… Он не ушел, я знаю!.. – Глаза Брана широко раскрылись от ужаса. – Он меня найдет! Найдет и довершит дело!

Он сжимал ее руку, прикрываясь девушкой, как щитом, от невидимого врага. Ива лепетала, но никак не могла успокоить его:

– Никто не придет за тобой, Бран! Тут нету никого, слышишь? Никого, только я!

Она гладила его по слипшимся волосам, утирала пот.

– Что угодно сделаю! Пусть оставит, оставит меня в покое! – хныкал Бран. – Не хочу! Не хочу умирать! Не хочу, чтобы он смотрел, как я захлебнусь! Я боюсь, боюсь! Там черно, там холодно… Там… ничего…

Она почти убаюкала кузнеца, когда порыв ветра ударил ставнями по стенам. Свет вспорол темноту комнаты, осветив Иву и на миг ослепив больного. Бран взвыл, а потом наконец рассмотрел гостью. Зеленые волосы рассыпались по плечам, а глаза ее светились потусторонним зеленым огнем.

Кузнец закричал:

– Это ты! Ты пришла за мной! Ты – его! Не хочу! Не пойду, не стану!

Невесть откуда взялись силы, чтобы вскочить и опрокинуть на пол девушку. Кузнец навис над нею, схватив за горло.

– Бран! – Ива засучила ногами, но отползти и отбиться не могла. Как и тогда, в первый раз… – Бран! – захрипела она, упираясь хрупкими ладонями ему в лицо. – Бран…

– Не пойду, слышишь? Я не стану вашей добычей! Я вас всех!..

В тот раз он сделал с нею все, чего пожелал. Бейся не бейся, а мужчина сильнее. Он может задрать подол, раздвинуть бедра, вторгнуться в тело, не спрашивая дозволения. Он сильнее. К чему противиться? Он и в этот раз сделает все что хочет. И Ива не сможет ему помешать, а Прина и Луг за дверью – не пожелают. К чему бороться? Сдаться и нырнуть в темноту…

Зеленый огонек светлячком вспыхнул где-то во мраке, где-то там, где простые люди никогда его не увидят. Ива завизжала и брыкнулась, а от стены отделилась тень, похожая на большого кота, и ударила кузнеца в грудь.

В каждом доме есть дух, оберегающий очаг от чужаков. Но может статься, что за чужаком правда, а за хозяином – нет. И тогда домовой сам волен выбирать, кому помочь. Вот он и выбрал, на счастье Ивы.

– Ма-ма! – успел позвать Бран, прежде чем кувыркнуться от удара назад, а потом его скрутил спазм.

Он стоял на четвереньках, а нутро извергало черную болотную грязь. Она лилась изо рта, из глаз, из ушей, душила каждый крик и вздох… Ива отползла к печи, готовая обхватить колени и заскулить от ужаса, но потом, точно кто пинка ей дал, вскинулась, задрала юбку и одним прыжком сиганула в окно.

Как она добежала до дома, девушка никому не могла бы сказать. Опомнилась, только столкнувшись в дверях с отцом. У того под глазом был свежий синяк, но вид у Крепа был такой, словно второму участнику драки досталось куда больше.

– А белье где? – нахмурился он.

Ива охнула: про лохань она в суматохе и забыла! Вот сейчас отец хворостиной-то ее протянет вдоль хребта!

– Прина… А я… Забыла…

Креп и впрямь нахмурился, покачал головой… И вдруг сказал:

– Иди отдохни. Сам заберу. И Лугу заодно привет передам.

* * *

Есть обещания, которые надобно сдерживать. Особенно если дал слово Хозяину болота. Тот, кто назвался Аиром, сказал, что обязательно придет снять мерки для рубахи, но с тех пор не являлся Иве ни разу.