– Веди их наверх! – заорал Сапог, сверкнув глазами в сторону Лехи.

– Нет! – взвизгнула Марина. Она ухватилась за руку уголовника, пытаясь оторвать ее от дверной ручки, но тот отвесил ей хлесткую оплеуху. Голова девочки беспомощно мотнулась, как надломленный подсолнух, и Саша заревела во весь голос.

– Я что сказал, мля?! – гаркнул Сапог. – Заткнулись! Быстро, ноги в руки!!

Леха, словно выйдя из секундного ступора, схватил сестер за капюшоны и, кряхтя, потащил упирающихся девочек к лестнице, ведущей наверх.

– Помогите! Пожалуйста, не надо!! – в ужасе закричала Марина. – Умоляю вас!!!

– Вам же сказали. Наверх, в нумера, – пыхтя от натуги, сказал Леха, волоча сестер по ступенькам. Затолкав их внутрь, он подпер дверцу широкой доской и вернулся вниз.

Данилыч поднялся на ноги, кашляя и прерывисто дыша. Ухватился за табурет, на котором сидел три минуты назад. Глубоко посаженные глаза пылали испепеляющей яростью.

– Ты не мой сын, гнида, – выплюнул он, обрушивая табурет на Сапога.

Уголовник предпринял попытку уклониться, и это ему почти удалось, хотя сиденье все же чиркнуло его по плечу, и он болезненно охнул, присев. В его пьяных глазах скользнуло что-то отдаленно напоминающее страх и удивление.

– Я звоню в ментовку, – тяжело дыша, сказал Данилыч, продолжая сжимать в руках табурет. – Рано тебя выпустили, гаденыш. А заодно проверю подвал. Что там внизу?!

Леха неслышно подошел сзади.

– Я никогда не считал тебя отцом, старый х… сос, – презрительно сказал Сапог. Плечо онемело, стреляя рваной болью. – Лучше бы меня отдали в приют.

Данилыч открыл рот, но ответить не успел, так как был сбит с ног подсечкой Лехи. Он тяжело рухнул, ударившись головой о край кабельной катушки, на котором была расставлена нехитрая закуска, и отключился.

Сапог склонился над стариком, приподнял веки, потрогал дряблую шею, нащупывая артерию.

– Жив, – вынес он вердикт.

Переглянулся с Лехой.

– Извини, Сапог, – сказал молодой человек, встревоженно глядя на распростертое тело Данилыча. – Я как лучше хотел. Он бы тебе черепушку табуретом раскрошил, если бы не я.

– Нормуль, – коротко бросил уголовник. – Я к тебе без предъяв. И еще, чтобы не было мутняка и левых вопросов… Я никогда не уважал этого старого урода. А знаешь почему?

На притихшего Леху глядели налитые злобой глаза, пьяные и покрасневшие.

– В детстве он всегда порол меня, за любую херню пустячную. А когда надо было впрячься, прятался в кусты. Ни разу жопу не оторвал, чтобы нормального доктора[5] нанять или организовать приличную дачку[6]! Все в своей жизни я делал сам, вот так! А как матушка умерла, он через неделю эту суку привел, Нину-вагину!

Леха пожал плечами, всем своим видом показывая, что ему нет никакого дела до таких семейных подробностей.

Наверху слышался плач.

– Старшенькая хороша, да? – сказал Сапог, облизнувшись.

Он обернулся, услышав какое-то движение за спиной.

Керосин сопел и кряхтел, пытаясь достать из внутреннего кармана куртки замусоленный пакет. Трясущиеся исколотые руки наркомана вывернули его наизнанку. Мелькнул шприц с грязной ватой, изжеванная упаковка таблеток.

– Э, нет, – покачал головой Сапог и, шагнув вперед, резким движением выхватил пакет из рук Керосина.

Лицо наркомана сморщилось, как у плаксивого ребенка.

– Сапог… Я все скажу… мне надо т… т… только вмазаться.

Уголовник неторопливо достал из кармана куртки вязанные перчатки, надел их на руки, затем наклонился над Керосином:

– Конечно скажешь, вафел. Ты мне в убийстве Кеннеди признаешься, чмо болотное. А нет – утоплю в собственной блевотине, как Герасим Дездемону.

– Герасим Муму утопил, – поправил приятеля Леха, но Сапог даже не взглянул на него.

Отекшие глаза Керосина наполнились слезами.

– Сапог, про… прошу… Всего один… все… всего один дозняк…

Кожа наркомана покрылась пятнами, проступил пот, блестевший крупными горошинами. Он повалился на пол и, хныча, подполз к Сапогу.

– Дай… пожалуйста, – прохрипел он, слюняво целуя стоптанный казак уголовника.

– Я щас сблюю, – брезгливо сморщился Леха. Шатаясь, он сел на табурет, потянулся к ополовиненной бутыли.

Лицо Сапога было непроницаемым.

– Ты… ты ведь хочешь услышать, от… отку… откуда я про тебя знаю? – свистящим шепотом спросил Керосин. – Дай мне д… дозу, Сапог… Иначе я прямо тут кончусь…

– Лады, – неожиданно произнес Сапог. Схватив Керосина за сальные вихры, он потащил пронзительно верещавшего наркомана в гараж. В другой руке уголовник держал полиэтиленовый пакет с таблетками и шприцем. Перед выходом Сапог обернулся, глядя на Леху:

– Посиди пока тут. И не выходи, если не позову.

Леха кивнул, потянувшись к заветрившемуся кусочку колбасы.

Сапог выволок извивающегося Керосина в гараж и швырнул его к воротам.

– Держи свое дерьмо, – сказал он, с брезгливым видом бросая на бетонный пол пакет.

Жалобно хныча, Керосин вытер лицо. Сапог заметил, что из его ноздрей тянутся клейкие дорожки слизи, и с отвращением плюнул:

– Давай быстрее, ушлепок!

Керосин вытащил шприц, зубами разорвал упаковку с таблетками.

– Во… вода, – проскрипел он. Преисполненные мукой влажные глаза с мольбой смотрели на Сапога. – Раз… развести дозу.

Сапог огляделся вокруг, и взгляд его упал на пепельницу – неровно обрезанную пивную банку. Вытряхнув окурки и пепел прямо на голову Керосину, он лязгнул дверным запором и вышел наружу. Жмурясь от бьющих в лицо порывов ветра, быстро зачерпнул банкой снег, после чего вернулся обратно.

– Вот тебе вода, – улыбаясь, сказал он, присаживаясь на канистру.

Керосин тупо смотрел на грязную банку, на дне которой лежал снег вперемешку с пеплом.

– Филь… фильтр, – сипло попросил он. – Фильтр от сигареты… И з… зажигалка.

– Сколько возни с тобой, – вздохнул Сапог, хлопая себя по куртке. Выбил из пачки сигарету, из джинсов выудил зажигалку и бросил это в Керосина. Тем временем тот выцарапал все таблетки из упаковки, всего пять штук, и, утрамбовав их на дне банки, с помощью зажигалки принялся толочь будущую дозу. Затем умоляюще посмотрел на Сапога:

– Под… подержи. Пальцы не… не ра… работают.

Сапог брезгливо посмотрел на гниющую руку наркомана, выглядевшую словно перебитая лапа стервятника.