«Я бы разорвал тебя на куски, падаль, – в бессильной злобе подумал Сапог, с хрустом раздавливая казаком шприц. – Но ты мне нужен утром… Вернешь письмо с ключом, а потом по тебе справим поминки».

Качающейся походкой Сапог двинулся в хибару.

Нужно срочно выпить. В данном случае алкоголь действовал как дрова, подбрасываемые в затухающий костер.

Кстати, о дровах.

– Леха, печка остыла, – угрюмо бросил он.

Его приятель медленно повернул голову в сторону сваленных у «стола» поленьев.

– Оглох, что ли?! – повысил голос Сапог, и Леха с нескрываемой неохотой поднялся с табуретки.

Данилыч сидел как истукан, прикладывая к ране на голове ветхую тряпку, уже набухшую от крови. В потухших глазах – глухая безнадега и обреченность.

«Бумер» к тому времени давно закончился, и экран старенького телевизора стал густо-синим, как вечернее небо.

Наверху тоже было тихо, и Сапог немного успокоился.

«Щас согреемся, – решил он, потянувшись к наполненному стакану: из-за всей этой суматохи он так и не выпил. – Потом к девкам. Потом спать. А утром возьму за жабры Керосина».

Его тяжелый, буровящий взгляд остановился на отце.

– Сам виноват, – сказал он, разглядев пятна крови на бушлате пожилого человека. – Не вовремя ты решил в благородного рыцаря поиграть, Данилыч.

Все так же прижимая к разбитой голове тряпку, Данилыч встал.

– Куда собрался? – жестко спросил Сапог.

Леха, заправив печку, раздул угли, захлопнул заслонку и вернулся за стол.

– Хочу посмотреть, что ты прячешь внизу, – хрипло ответил Данилыч. – О чем вы говорили с этим наркоманом?!

– Не твое собачье дело, – огрызнулся Сапог.

– А потом заберу девочек, – словно не слыша сына, сказал Данилыч. – И только попробуй встать на моем пути. Не гневи Бога, Леонид. Ты только за сегодняшний вечер уже на десятку себе заработал.

Заскорузлый палец с желтым ногтем, как ствол, уставился на Леху:

– И ты тоже.

– Сапог, че-то Данилыч сегодня весь вечер напрягает, – пьяно хихикнул Леха, ковыряясь в зубах пластиковой вилкой.

– Угу. Он не врубается, что сам, типа, соучастник, – кивнул Сапог, и лицо старика залилось краской.

– Молчать! – внезапно заорал он, побагровев. – Молчать и сидеть на месте, мерзота!

Он отлепил от головы окровавленную тряпку и швырнул ее в Сапога. Влажный от крови край хлестнул по щеке уголовника, но тот даже глазом не моргнул, лишь усмехнулся.

Молниеносным движением Данилыч схватил костыль Керосина, все это время валявшийся на полу. Леха с искаженным ненавистью лицом поднялся с табурета, но он успел сделать лишь шаг, как подмышечная часть костыля, словно боксерский кулак, врезалась ему в нос. Послышался хруст сломанных хрящей, хлынула кровь. Треснул и ветхий костыль, сплошь перемотанный грязной изолентой. Данилыч ударил снова, но Леха умудрился пригнуться, и костыль гулко стукнулся об табуретку, окончательно сломавшись пополам.

Заверещав от страха и боли, Леха попятился назад и, споткнувшись о кабельный барабан, с грохотом свалился на пол, дрыгая ногами.

Данилыч взял в руки бутыль с остатками самогона.

– Я убью тебя, вонючий старик, – спокойно сказал Сапог, вытирая пятно крови с лица.

Данилыч, не меняя выражения лица, с силой опустил бутыль на телевизор. Синее небо на запыленном экране моргнуло, в стороны брызнула стеклянная шрапнель.

– Сунешься – порву глотку, – предупредил старик, выставив вперед «розочку», ощетинившуюся прозрачно-хищными зубьями.

Сапог нагнулся, с усилием поднимая над собой кабельную катушку.

Леха, поскуливая, отполз к лестнице, ведущей наверх. Кровь хлестала из сломанного носа, как вода из лопнувшей трубы.

Сапог поднял над собой импровизированный стол и, взревев, пошел на отца. Катушка с треском врезалась в пол, где только что стоял Данилыч – в последнее мгновенье ему удалось отпрянуть. Переведя дыхание, уголовник вновь ухватился за неоструганные края барабана, и в эту же секунду ему в щеку уткнулось разбитое горлышко бутылки.

– Тебе в церковь надо, Леня, – зашептал Данилыч, дыша смесью чеснока и перегара. – Молиться и исповедаться. Дьявол в тебе, гаденыш!

Тяжело дыша, Сапог разжал пальцы и, медленно выпрямившись, произнес:

– Хорошо, батя. Как-нибудь загляну на чай к попу. Но сейчас я приятно удивлю тебя.

Данилыч затряс седой головой, словно мокрый пес:

– После этой ночи ты мне не сын.

– Убери стекляшку, и я отведу тебя в подвал, – предложил Сапог, стараясь унять прерывистое дыхание.

Чиркнув по щеке, бутылочное горлышко исчезло.

Сапог потрогал неровную царапину, размазал мозолистыми подушечками пальцев кровь.

– Пошли, – сказал он и ухмыльнулся. – Тебя ждет сюрприз.

Данилыч с мрачным видом двинулся вслед за сыном. Леха затих, из разбитого носа, хлюпая, выползали розовые пузыри.

Когда они оказались в гараже, Данилыч увидел валяющегося без чувств Керосина и коротко спросил:

– Он сдох?

Сапог засмеялся дребезжащим смехом:

– А если и так, тебе что с того?

Он щелкнул выключателем на щитке и откинул дверцу подвала.

– Иди первым, – велел Данилыч.

Сапог с готовностью пожал плечами. «Первым так первым», – читалось на его щетинистом лице. Из пореза на щеке лениво змеилась струйка крови.

В дверях показался Леха. В глазах появилась осмысленность, залитое кровью лицо искажено отталкивающей гримасой.

– Стой на месте, – приказал Данилыч, заметив молодого человека. – Или я продырявлю тебе брюхо.

Леха гнусаво захихикал – к нему постепенно возвращалось прежнее расположение духа.

– Если ты что-то сделаешь с Сапогом, я поднимусь наверх и трахну тех цыпочек, – пообещал он, но голова Данилыча уже скрылась в подвале.

Единственным источником освещения под землей являлась тусклая лампочка, болтающаяся на грязном проводе. Под ногами тихо шуршал строительный мусор, обрывки газет и осколки стекла.

Фигура Сапога маячила впереди скрюченной тенью, и он, спотыкаясь, спешил за ним.

Уголовник приблизился к стене, остановившись у громадной дождевой бочки, изъеденной ржавчиной.

– Иди сюда, папуля, – вкрадчиво произнес Сапог, поманив пальцем Данилыча.

Переставляя вдруг ставшие непослушными ноги, Данилыч проковылял к сыну.

– Что там? – хрипло спросил он, чувствуя, как внутри, жарко набухая и постепенно набирая скорость, безумной лавиной начинает нестись что-то страшное, страшное настолько, что едва ли нечто подобное можно увидеть в самых дурных снах. В висках колко запульсировало, ушибленное при падении место мучительно заныло, словно предвещая беду.