– Никогда не видел, чтобы так вмазывались, – хмыкнул он, держа банку в воздухе, пока Керосин щелкал зажигалкой. Наконец из-под колесика вырвалось крошечное пламя.

Когда снег на дне банке растаял, гараж быстро наполнился резким химическим запахом. Вскоре варево было готово, Керосин накрутил на кончик иглы клочок фильтра, потянул поршень за плоский диск, всасывая в пластиковое жерло грязно-серую жидкость. Держа шприц вертикально на уровне глаз, Керосин начал выгонять из цилиндра воздух. Наконец на острие иглы появились грозди миниатюрных пузырьков.

– Куда колоться будешь, Керосин? – как ни в чем не бывало осведомился Сапог. – На тебе ведь живого места нет. У тебя и кровь уже, наверное, закончилась, одно дерьмо течет.

Керосин снял перепачканную куртку, закатал рукав на разлагающейся руке. Мигая, уставился на распухшую кожу вокруг гниющей дыры. Зловещие почернелые пятна уже ползли выше по предплечью.

Закусив до крови губу, Керосин пытался найти «живую» вену, но игла лишь протыкала дряблую кожу, попадая в мышцы. Он скрипел от бессилия и злости, но все было тщетно.

– По… помоги, Сапог, – хрипло прошептал Керосин.

– Да я лучше дохлую жабу проглочу, чем до тебя руками дотронусь, – фыркнул Сапог. – Обслуживай себя сам.

Поскуливая, Керосин принялся стаскивать с себя джинсы, и Сапог отвернулся.

– Керосин, я терплю это изо всех сил, – сказал он, закуривая. – Если ты еще в состоянии соображать, то я спешу тебе сообщить одну вещь. Что бы ты мне там ни наплел, после твоих баек про подвал я из тебя отбивную сделаю. По-любому.

Керосин не слушал уголовника.

Весь окружающий мир для него скомкался и смялся, будто фольга из-под шоколадки, уменьшившись до крошечного кончика иглы, с которой капала живительная влага. Влага, которая хоть на время утихомирит злобную тварь, заживо пожирающую его изнутри, и она некоторое время будет дремать, до следующей ломки…

Наконец ему удалось отыскать вену в паховой области, и долгожданный укол был сделан, после чего теплые сладостные волны накрыли измученного мужчину с головой.

Леха чистил ногти кончиком перочиного ножа. Каждый раз, когда лезвие выковыривало на свет порцию застарелой черноты, он глуповато моргал, словно изумляясь и ожидая увидеть вовсе не грязь, а золотой песок.

На полу, приходя в себя, заворочался Данилыч.

– Очнулся? – спросил Леха с усмешкой. – Ты это, Данилыч… Извини, в общем. Я ничего против тебя не имею, но Сапог мой кореш. А тебя он, как видно, не очень-то уважает.

Между тем пожилой мужчина поднялся на ноги. По виску стекала тонкая струйка крови, пятная камуфляжную куртку, его усталое лицо было бледным, как мел.

– Что вы творите, гады? – тихо спросил он. – Вас же посадят. Лет на двадцать. И никакими авторитетами на зоне вы не будете. Отпустите дев…

– Лучше помолчи, – перебил его Леха. Закончив с ногтями, он сложил лезвие и сунул нож в карман. – Че ты так ерепенишься? Мы, наоборот, спасли этих мокрощелок, они бы насмерть замерзли там! И никто никого не трогал. Пока что, – добавил он с глумливой ухмылкой.

Пока Керосин валялся в отключке со спущенными штанами, Сапог открыл подвал и, включив свет на электрическом щитке, стал медленно спускаться вниз.

Он вылез наружу буквально через минуту с перекошенным лицом и выпученными глазами. Грудь уголовника ходила ходуном, как если бы он только что взобрался на вершину скалы. Сапог с грохотом захлопнул дверь, в холодный воздух поднялось мутное облачко пыли.

– Ну, Шмель, ты и сука, – выдохнул он.

Глаза выхватили ржавую монтировку, валявшуюся прямо на полу, и он взял ее в руки, чувствуя приятную тяжесть инструмента.

Керосин продолжал пребывать в тяжелой наркотической дреме. Руки его вздрагивали, из уголка рта стекала белесая слюна.

Размахнувшись, Сапог с силой обрушил монтировку на ногу наркомана.

Застонав, Керосин открыл глаза.

– Рассказывай, – процедил Сапог, усаживаясь на канистру. Он покачал перед восковым лицом наркомана монтировкой и прибавил:

– У тебя две минуты. Или я засуну эту фиговину тебе в жопу и буду заводить, как «Газон», кривым стартером.

Хлюпая слюнявым ртом, Керосин подтянул к себе ноги. Поглядел на обнаженный пах, сплошь в синюшно-черных точках от уколов, после чего принялся неуклюже натягивать джинсы.

– Угомонись, Сапог, – едва ворочая языком, проговорил он. Его голос звучал, словно тянущийся клей с вкраплением битого стекла. – Ничего. Ты мне. Не сделаешь.

Керосин сел, его обмякшее тело прислонилось спиной к железным воротам, покрытым поблескивающим инеем.

– Интересно узнать, почему? – едва сдерживая себя, спросил Сапог.

– Когда мне Шмель рассказал про ваши подвиги… я написал все это на бумаге. Вот так, Сапог, – сказал Керосин, и на его блеклом, перемазанном слюнями и кровью лице заиграла шакалья ухмылка.

– Шмель был моим лучшим корешем, – медленно произнес Сапог. – Его порезали в кабаке, в какой-то разборке. Каким боком он к тебе?

– Все очень просто. Ведь это я был с ним, пока из него лило, как из свиньи. Я тоже был тогда в баре… Шмель мне прошептал перед тем, как сдохнуть, что вы тут вытворяли. Мол, не успел прибраться… А ты в зоне свой срок мотал… Так что там внизу все так и осталось, Сапог, – промолвил Керосин. – И ключик от подвала Шмель мне передал тоже. Так что я там был, Сапог. И все видел.

Тусклые глаза наркомана злобно заискрились, будто сказанное доставляло ему садистское наслаждение.

– Я только что был там, ушлепок, – тихо ответил Сапог.

– Ну вот. Видишь, как оно все получилось. Вы тут со Шмелем накуролесили, а убраться не успели. Ты в тюрягу, а Шмель в гроб. А чтобы подстраховаться, я написал заяву и отдал ее одному человечку. Если утром я не появлюсь, он опустит этот конверт в мусарню. Теперь врубаешься?

Сапог поднялся на ноги.

– Понятно. И ты, значит, решил с меня что-то поиметь за эту шнягу?

На лице Керосина появилось скорбное выражение, словно услышал в свой адрес обидную реплику от близкого человека.

– Я ведь сначала просил тебя нормально. Помоги решить проблему с Чингизом, и я отдам тебе письмо.

– Ты мне никто, ушлепок. Ты хуже опарыша, который в дохлой вороне копошится, – с омерзением проговорил Сапог. – И я не буду впрягаться за тебя из-за твоих торчковых делишек. Я с тобой в расчете и ничего не должен.

– Еще раз, угомонись, Сапог, – устало сказал Керосин. Трясущейся рукой он вытер сопли и подбородок, блестевший от слюны. – У меня тут неожиданно идея возникла, прямо три минуты назад. Есть к тебе дело.

Сапог нахмурился.

– Какое у тебя может быть ко мне дело, урод? Ты сам себе дурь приготовить не можешь! Скоро срать под себя станешь, как лежачие пердуны, и не заметишь!