– Никодим, спасибо.

– Да пожалуйста. Ну вот, гуляйте.

Серёжа погулял среди молчащих сотюремников, посидел на скамейке, полюбовался Москвой, вернулся к воротам, подал сигнал. Пришёл Никодим, Серёжа вместе с Никодимом пришли в камеру. Серёжа думал, что сейчас к нему кто-нибудь придёт – мулла, раввин или новый охранник, но никто так и не приходил, Серёжа посмотрел по телевизору хоккей (телеканал КХЛ, матч «Авангард» – «Ак Барс»), посмотрел новости, лёг в кровать, почувствовал неожиданный приступ уюта и сна и уснул.

Утро теперь будет одинаковым. Деликатный стук в дверь, да, входите. Сегодня это Антон, снова Антон. Серёжа и Антон обмениваются приветствиями. Огромного роста Антон, сгорбившись, вталкивает в камеру тележку с вкусной едой. Серёжа вдруг думает: а почему бы не съесть эту вкусную еду? И съедает. Аппетит, аппетит. Антон говорит: ну, пойдём.

На красном участке белой полосы Серёжа скорчивается, горбится, делается ничтожным. Антон говорит: да ладно, не бойтесь, не стрельнёт. Саша не стрельнёт. Серёжа думает о Саше как о живом существе впервые. Серёжа мысленно умоляет, молит Сашу не стрелять. Серёжа, пошатываясь, проходит красный участок. Саша не стреляет. Серёжа ловит себя на дикой, страшной благодарности Саше.

Спасибо, Саша. Спасибо, спасибо огромное, Саша. Саша, спасибо большое.

И дальше начинается уже обычная, нормальная жизнь.

Мы видим Серёжу, звонящего по телефону. У него происходит следующий разговор с женой:

– Алё.

– Света, привет.

– Привет.

– Как ты там?

– Ну… ничего, нормально. Как ты?

– Ну, так. Ничего, нормально. В целом. Если исключить.

– Ну да. Если исключить.

– Если вынести за скобки, то ничего.

– Ну да. Если вынести за скобки.

– Да. А если не вынести за скобки, то нет.

– Что нет?

– Ну, тогда не ничего.

– Да, не очень-то ничего.

– Ну вот, как-то так.

– Освоился там? Обвыкся?

– В целом – да. Какое хорошее слово – обвыкся.

– Да, классное. Мне тоже нравится. Вот появился повод его использовать.

– Да, офигенно.

Долгое молчание.

– Алло, Свет.

– Да.

– Ты здесь?

– Да.

– Да, да.

– Да, да. А что ты хочешь услышать?

– Даже не знаю.

– Вот и я не знаю. Я не знаю, что тебе сказать. Что тебе теперь сказать. Я тебя больше не увижу, тебя через некоторое время убьют, то есть каждый следующий день ты можешь прекратить быть. Тебя как-то немного нет, знаешь. Я пытаюсь думать о тебе, позвонить тебе – и не получается. Думаешь и пытаешься позвонить какому-то пятну.

– Пятну? Офигеть. Пятну. Ну мы вообще-то прожили с тобой…

– Серёж, ну это неважно уже. Я не увижу тебя, я не обниму тебя. Мы не поговорим с тобой.

– Видишь, говорим.

– Да, говорим. Серёжа, я не чувствую, что ты есть. Понимаешь.

– Но я есть. Вот, я есть.

– Но в каком-то смысле, важном смысле, тебя нет. Они тебя уже казнили. Хотя ты этого пока и не чувствуешь.

– Света… я…

– Серёжа, никакого «я» уже нет. К сожалению. Ты извини, я просто, может, зря это всё…

– Ну почему, почему, это важно, что ты говоришь.

– Ну вот, говорю.

– Но я есть. Вот я.

– Ну ладно, хорошо. А завтра не будет, может быть.

– И что теперь? Мне не звонить?

– Да нет, звони. Почему бы не поговорить с небытием.

– Вот умеешь ты формулировать.

– У меня профессия такая – формулировать. У тебя, кстати, тоже.

– Как там, кстати, на работе?

– Да ничего, нормально. Немного только задолбали вопросами про тебя. Всем интересно, каково быть вдовой пока ещё живого человека, впрочем, даже неизвестно, живого ли на момент задавания вопроса.

– Да, меня тоже всё время про это спрашивают. Трудновато преподавать. Больше ничего не интересно, только это. Каждая третья реплика сворачивает на «ну как вам там сидится и как вас там казнят». Немного достаёт.

– Ну да, вот так.

– Что делать.

– Да.

Долгая пауза.

– Свет.

– Да.

– Ну… как-то ты не хочешь говорить, мне кажется.

– Ну, так. Я тебе сказала, что я чувствую при нашем разговоре.

– Разговор с небытием, да?

– Типа того.

– Ну, могу не звонить.

– Да нет, звони. Я же сказала.

– Почему бы не поговорить с небытием?

– Ну да, как-то так. Ты извини, конечно.

– Да ладно, ничего. В чём-то ты права.

– Не могу сказать, что меня эта правота очень радует. Ладно, Серёж, давай заканчивать. Что-то мне уже плоховато как-то.

– Давай. Я позвоню ещё?

– Да, давай, звони.

– Пока.

– Пока.

Серёжа некоторое время сидит, тупо уставившись в стену. Потом… потом… потом делает что-то незначащее – ложится на кровать, например, или глядит в монитор компьютера. Надо же ему что-то делать. Надо же ему что-то делать.

Деликатный стук в дверь. Да, войдите. В двери появляется человек в чёрном костюме, белой рубашке и кипе.

– Здравствуйте. Можно?

– Да, конечно.

– Я раввин. Меня зовут Борис Михайлович.

– Очень приятно. Сергей Петрович. Можно просто Сергей.

– Очень приятно, Сергей Петрович. Очень приятно.

– Проходите, пожалуйста.

– Спасибо. Рад познакомиться.

– Немного неожиданно видеть раввина в тюрьме.

– А что такого. Здесь тоже наши люди сидят… вернее, находятся. Кстати, вот сразу хотел спросить: вы еврей?

– Нет.

– Простите за цинизм, но это облегчает дело.

– Да? Ну хорошо. Я думал, вы будете предлагать мне принять иудаизм или что-то в этом роде.

– Смотрите, какая ситуация. Нееврей может принять иудаизм, это называется гиюр. Но это невозможно в ваших нынешних обстоятельствах. Процедура сложная, длительная. Кандидат должен иметь связь с еврейской общиной, в значительной степени уже жить по заповедям Торы, представить рекомендации. Ну какие в вашем случае рекомендации.