Ивико, сын Котэ Ивановича, отвез меня в корпункт, который, как сейчас помню, располагался в обычной квартире, что создавало атмосферу чуть ли не «подпольного» выхода в эфир. Впрочем, такое с моим воспаленным воображением порой случается. На самом деле все было достаточно обыденно. Инцидент с брошенными камнями не стоил и выеденного яйца. Большой конфликт между двумя странами — уже без таких развеселых стилистических приемов — был, увы, еще впереди…

А тогда передача затянулась, и вернуться на дачу в центре грузинской столицы к столу, накрытому женой Котэ Ивановича замечательной актрисой Софико Чиаурели, в тот вечер мне было не суждено. Жизнь не позволила и воспользоваться приглашением гостеприимного хозяина приехать еще.

Вскоре после тбилисской командировки я улетел на необитаемый остров у берегов Доминиканы для участия в проекте «Последний герой», а вернувшись, узнал, что Котэ Ивановича уже нет с нами. Его родные на вечере памяти в Москве сказали мне, что он очень переживал по поводу истории с матчем, называл происшедшее позором для Грузии. А потом не выдержало сердце. Как выяснилось вскоре после игры, случившееся на стадионе стало результатом обычной технической накладки. Бывает. Но сам-то мэтр привык все делать не только талантливо, но и безошибочно, поэтому смириться с чужим головотяпством просто не мог.

Сейчас, думая о феномене великого комментатора, очаровавшего телеболельщиков всего Советского Союза темпераментом, артистизмом, нестандартным видением футбола и, не в последнюю очередь, завораживающим акцентом, понимаю, что народная любовь была еще и отражением нашего теплого чувства к его родине. Мы обожали полные философии, фантазии и юмора грузинские короткометражки, которые нам показывали только под Новый год, словно приберегая самое лакомое. Или же слегка и ненадолго отодвигая по случаю праздника занавес кондового соцреализма. Мы были влюблены и в точно такой же, по сути, футбол Славы Метревели и Михаила Месхи. А потом — и Давида Кипиани с партнерами по славному тбилисскому «Динамо», выигравшему в 1981 году Кубок Кубков УЕФА. Финальный матч по Центральному телевидению, конечно же, комментировал сам Котэ.

«В Тбилиси сейчас никто не спит», — прозвучало тогда с экрана. А мы — из Москвы, Ленинграда, Воронежа — мысленно ответили: «И не только в Тбилиси!»

По собственной работе в ТАСС помню беспрецедентный случай, когда другой победе динамовцев — над грозным «Ливерпулем» — свой комментарий с пометкой «молния» посвятил генеральный директор Сергей Лосев, обычно если и писавший, то только на важнейшие политические темы. В заметке была, конечно же, и политическая составляющая — что-то на тему обреченных международных амбиций британских властей, но куда же без этого?

Кстати, не хочу сказать, что политическая составляющая отсутствовала в самой спортивной редакции. Конечно же, нет. Так, в ответ на бойкот западным миром Олимпиады-80 в Москве, СССР не отправил своих спортсменов на Игры-84 в Лос-Анджелес. Не говоря об очевидном для всех принципе «око за око», советская пресса объясняла такое решение различного рода опасностями, которым могут подвергнуться наши спортсмены в Америке. На страницах спортивных изданий стали появляться заметки об ужасах тамошней жизни, словно перекочевавшие из политической журналистики. Каюсь, сам по заданию тассовской редакции писал, например, об «ангелах ада» — мотоциклистах, типа наших нынешних «ночных волков», которые непременно должны были каким-то образом за океаном навредить советским атлетам.

С политическим заказом соседствовала цензура. Всегда умиляло то, как мы вынужденно информировали читателя о шахматных турнирах с участием уехавшего на Запад гроссмейстера Виктора Корчного. Фамилию претендента на звание чемпиона мира, четырехкратного чемпиона СССР теперь нельзя было упоминать в отчетах. Поэтому о его партиях писали так: «Еще одна встреча завершилась вничью» или «Венгр Портиш на этот раз уступил». Впрочем, знающему читателю заполнять турнирную таблицу это нисколько не мешало.

Советская журналистика «несла ответственность» и за весь социалистический лагерь. Под запретом оказалось, например, имя легендарного чехословацкого хоккеиста Вацлава Недоманского. Прекрасный форвард попортил нам немало крови на чемпионате мира-69, год спустя после Пражской весны и ввода советских войск в ЧССР.

Намекая на случившийся в тот же период конфликт СССР с Китаем на острове Даманский и подавленную нашими пограничниками вылазку соседа, чешские болельщики скандировали: «Это вам не Даманский, это — наш Недоманский». Но табу было наложено не тогда, а пять лет спустя, когда Вацлав вместе с одним из партнеров совершил побег в Канаду.

Ограничения, естественно, касались всех. Претензии были даже к Николаю Озерову, который своим «такой хоккей нам не нужен», казалось бы, навсегда поставил себя в ряд рыцарей социалистической морали — тех, что без страха и упрека.

А Махарадзе не только не был исключением, но и подвергался особому контролю. Уж слишком вольно, по мнению цензоров, он, актер, обращался со словом. Так, недопустимое отступление от нормы видели даже в его коронной фразе о «любимой левой ноге». Хулиганская раскованность — это еще куда ни шло, но вот «левацкий уклон» — это уже крамола высшего порядка!

…В своем архиве храню журнальную вырезку с очень лестным отзывом Котэ Ивановича о моей работе. Напомнили об этом и коллеги из Тбилиси, в конце 2016-го позвонившие в связи с 90-летием со дня его рождения. Спасибо им за внимание и за возможность вспомнить выдающегося профессионала и прекрасного человека.

В отличие от такого до боли короткого общения с Котэ Ивановичем, наше личное знакомство с Озеровым исчислялось десятилетиями. Правда, сам Николай Николаевич многие годы об этом не подозревал.

Дело в том, что дачным соседом семьи Гусевых во внуковском поселке писателей был Игорь Владимирович Ильинский. Так вот, в гости к великому актеру частенько наведывался великий комментатор. Часть участка Ильинских была отдана под корт (которым, кстати, с разрешения щедрого хозяина вовсю пользовались соседи), и 24-кратный чемпион СССР по теннису — каковым, кроме всего прочего, был Озеров, — любил сыграть со своим другом. Мы же, мальчишки из окрестных дач, с удовольствием подавали мячи, тогда еще не зная, что называемся болл-боями.

Однажды Озеров организовал приезд во Внуково съемочной группы документального фильма «Встречи с Игорем Ильинским». В результате помимо тенниса в картину вошел и футбол. Игорь Владимирович здесь же, на участке, забивал красивый мяч в игре с молодежью, собранной его сыном Володей. Так моей первой ролью в кино стал «мальчик, которого обводит народный артист». Я пластался в подкате, но «не успевал» помешать форварду нанести разящий удар по воротам моего закадычного друга Артема Петрова, сейчас занимающегося фармацевтикой в Нью-Йорке. Поскольку Ильинский был, в частности, актером комического жанра, то, по замыслу режиссера, жертвой пушечного выстрела должен был стать располагавшийся за воротами забор. Наш забор. Для этого к нему был привязан канат, а на нашем участке располагался спрятавшийся за елкой ассистент. Удар, рывок — снято! Кстати, надо отдать должное Киностудии имени Горького: она выполнила свое обещание с лихвой — на месте павшего утлого штакетника появился прекрасный новенький забор, простоявший много лет как памятник творческой мысли любимой киностудии страны.