Филипп Филиппович налился кровью и, наполняястакан, разбил его.

Напившись из другого, подумал: «Ещё немного,он меня учить станет и будет совершенно прав. В руках не могу держать себя».

Он повернулся на стуле, преувеличенно вежливосклонил стан и с железной твёрдостью произнёс:

– Из-вините. У меня расстроены нервы. Ваше имяпоказалось мне странным. Где вы, интересно знать, откопали себе такое?

– Домком посоветовал. По календарю искали –какое тебе, говорят? Я и выбрал.

– Ни в каком календаре ничего подобного бытьне может.

– Довольно удивительно, – человек усмехнулся,– когда у вас в смотровой висит.

Филипп Филиппович, не вставая, закинулся ккнопке на обоях и на звонок явилась Зина.

– Календарь из смотровой.

Протекла пауза. Когда Зина вернулась скалендарём, Филипп Филиппович спросил:

– Где?

– 4-го марта празднуется.

– Покажите… гм… чёрт… В печку его, Зина,сейчас же.

Зина, испуганно тараща глаза, ушла скалендарём, а человек покачал укоризненно головою.

– Фамилию позвольте узнать?

– Фамилию я согласен наследственную принять.

– Как? Наследственную? Именно?

– Шариков.

* * *

В кабинете перед столом стоял председательдомкома Швондер в кожаной тужурке. Доктор Борменталь сидел в кресле. При этомна румяных от мороза щеках доктора (он только что вернулся) было столь жерастерянное выражение, как и у Филиппа Филипповича, сидящего рядом.

– Как же писать? – Нетерпеливо спросил он.

– Что же, – заговорил Швондер, – делонесложное. Пишите удостоверение, гражданин профессор. Что так, мол, и так,предъявитель сего действительно Шариков Полиграф Полиграфович, гм… Зародившийсяв вашей, мол, квартире.

Борменталь недоуменно шевельнулся в кресле.Филипп Филиппович дёрнул усом.

– Гм… Вот чёрт! Глупее ничего себе ипредставить нельзя. Ничего он не зародился, а просто… Ну, одним словом…

– Это – ваше дело, – со спокойным злорадствомвымолвил Швондер, – зародился или нет… В общем и целом ведь вы делали опыт,профессор! Вы и создали гражданина Шарикова.

– И очень просто, – пролаял Шариков откнижного шкафа. Он вглядывался в галстук, отражавшийся в зеркальной бездне.

– Я бы очень просил вас, – огрызнулся ФилиппФилиппович, – не вмешиваться в разговор. Вы напрасно говорите «и очень просто»– это очень не просто.

– Как же мне не вмешиваться, – обидчивозабубнил Шариков.

Швондер немедленно его поддержал.

– Простите, профессор, гражданин Шариковсовершенно прав. Это его право – участвовать в обсуждении его собственнойучасти, в особенности постольку, поскольку дело касается документов. Документ –самая важная вещь на свете.

В этот момент оглушительный трезвон над ухомоборвал разговор. Филипп Филиппович сказал в трубку: «да»… Покраснел изакричал:

– Прошу не отрывать меня по пустякам. Вамкакое дело? – и он с силой всадил трубку в рогульки.

Голубая радость разлилась по лицу Швондера.

Филипп Филиппович, багровея, прокричал:

– Одним словом, кончим это.

Он оторвал листок от блокнота и набросалнесколько слов, затем раздражённо прочитал вслух:

– «Сим удостоверяю»… Чёрт знает, что такое…гм… «Предъявитель сего – человек, полученный при лабораторном опыте путёмоперации на головном мозгу, нуждается в документах»… Чёрт! Да я вообще противполучения этих идиотских документов. Подпись – «профессор Преображенский».

– Довольно странно, профессор, – обиделсяШвондер, – как это так вы документы называете идиотскими? Я не могу допуститьпребывания в доме бездокументного жильца, да ещё не взятого на воинский учётмилицией. А вдруг война с империалистическими хищниками?

– Я воевать не пойду никуда! – вдруг хмуротявкнул Шариков в шкаф.

Швондер оторопел, но быстро оправился и учтивозаметил Шарикову:

– Вы, гражданин Шариков, говорите в высшейстепени несознательно. На воинский учёт необходимо взяться.

– На учёт возьмусь, а воевать – шиш с маслом,– неприязненно ответил Шариков, поправляя бант.

Настала очередь Швондера смутиться.Преображенский злобно и тоскливо переглянулся с Борменталем: «Не угодно ли –мораль». Борменталь многозначительно кивнул головой.

– Я тяжко раненный при операции, – хмуроподвыл Шариков, – меня, вишь, как отделали, – и он показал на голову. Поперёклба тянулся очень свежий операционный шрам.

– Вы анархист-индивидуалист? – спросилШвондер, высоко поднимая брови.

– Мне белый билет полагается, – ответилШариков на это.

– Ну-с, хорошо-с, не важно пока, – ответилудивлённый Швондер, – факт в том, что мы удостоверение профессора отправим вмилицию и нам выдадут документ.

– Вот что, э… – внезапно перебил его ФилиппФилиппович, очевидно терзаемый какой-то думой, – нет ли у вас в доме свободнойкомнаты? Я согласен её купить.

Жёлтенькие искры появились в карих глазахШвондера.

– Нет, профессор, к величайшему сожалению. Ине предвидится.

Филипп Филиппович сжал губы и ничего несказал. Опять как оглашённый загремел телефон. Филипп Филиппович, ничего неспрашивая, молча сбросил трубку с рогулек так, что она, покрутившись немного,повисла на голубом шнуре. Все вздрогнули. «Изнервничался старик», – подумалБорменталь, а Швондер, сверкая глазами, поклонился и вышел.

Шариков, скрипя сапожным рантом, отправился заним следом.

Профессор остался наедине с Борменталем.Немного помолчав, Филипп Филиппович мелко потряс головой и заговорил.

– Это кошмар, честное слово. Вы видите?Клянусь вам, дорогой доктор, я измучился за эти две недели больше, чем запоследние 14 лет! Вот – тип, я вам доложу…