— Но вы не знаете, где они лежат, да?

Он покаянно покачал головой:

— Простите.

— Я ведь просто хотела сделать себе чашку какао, — вздохнула она, заглядывая в очередной ящик. — И еще, возможно, омлет.

— Если вы голодны, я могу позвать повара.

— Я могу сама что-нибудь себе приготовить. — Поведение Дариуса, достойное испорченного богатством мальчишки, лишь подлило масла в огонь ее раздражения. — Вы, богачи, такие беспомощные.

— Эй, я не беспомощный! Может быть, мой отец и был богат, но этого определенно нельзя было сказать про мою мать. И она не только умела готовить, но еще и ходила на работу. Кстати, она и меня научила. Какой омлет вы предпочитаете?

— Тот, который готовлю сама, — нахмурилась Уитни.

Меньше всего она хотела, чтобы Дариус Андреас начал ухаживать за ней. Особенно сейчас, когда она должна продемонстрировать ему свою независимость.

— Ну уж нет. Вы опорочили доброе имя Андреасов, и теперь я обязан вступиться за семейную честь.

Точно. Честь. Мужчина, который использовал ее горе, пытаясь заставить ее жить с ним, — несомненно человек чести.

— Хорошо, а если так: я найду все, что вам необходимо, а вы сами приготовите омлет?

Уитни была слишком голодна, чтобы спорить:

— Хорошо, договорились.

— С чего мне начать поиски?

Его мальчишеский энтузиазм действовал ей на нервы.

— Что ж, холодильник я уже обнаружила, так что знаю, где находятся все нужные мне ингредиенты для омлета, но я понятия не имею, где какао.

Поискав по шкафам, Дариус с радостной улыбкой продемонстрировал Уитни банку какао. Но не чашку, в которой можно было бы его сварить.

— Успокойтесь, — улыбнулся он, видя, как брови девушки сошлись на переносице. — Мы каждый день едим с тарелок и пьем из чашек, значит, они, несомненно, где-то есть.

Пока она взбивала яйца, старательно игнорируя его, Дариус скрылся за дверью, ведущей в кладовку, и через пару минут вернулся оттуда с победной улыбкой и искомой посудой.

— А почему чашек и тарелок по две?

— Неужели вы со мной не поделитесь?

Уитни тяжело вздохнула и добавила в миску еще одно яйцо и полкружки молока. Если бы это был не его дом, она бы поинтересовалась, имеет ли он право присоединяться к ней за ужином, после того как предал ее доверие. Но это был его дом, и, кроме того, он помог ей найти посуду. Если бы она отказалась поделиться с ним, это выглядело бы глупо и по-детски.

— Конечно, я поделюсь с вами.

Пока она заваривала какао, Дариус, заметив выложенные на разделочную доску помидор и зеленый перец, нарезал их и добавил к уже шкварчащему на сковороде омлету.

— Перестаньте мне помогать, — попросила Уитни, с трудом скрывая раздражение.

— Но я должен. И не только потому, что какао остынет раньше, чем мы дождемся омлета. Я хочу извиниться перед вами за то, что предложил жить здесь постоянно.

— Неужели вы думаете, что можете просто сказать «прости», помочь мне приготовить омлет, и я обо всем забуду? Я рассказала вам то, что долгое время не рассказывала никому, а вы обманули мое доверие, использовав это против меня!

— Ничего подобного. Я просто сказал правду. Вам все еще сложно самой заботиться о Джино, а если я буду рядом, то смогу помочь. И может быть, вы прослушали ту часть разговора, когда я говорил, что Джино любит нас обоих? И он должен быть вместе с нами обоими. Каждый день. Если вы согласитесь переехать сюда.

— А вы, вероятно, прослушали ту часть, где я говорила, что у меня есть своя жизнь.

— И она у вас будет. Просто жить вы будете в Монтоке.

— Мне нравится моя квартира.

— И я не предлагаю вам отказаться от нее. Но сейчас вы ведете себя как испорченная, капризная девочка. — Увидев, какая ярость вспыхнула в глазах Уитни, Дариус тут же пошел на попятный. — Простите, кажется, я немного переборщил.

Она хотела отвернуться, разложить омлет по тарелкам или еще как-то занять себя, но Дариус не дал ей этого сделать, одним шагом преодолев разделяющее их расстояние. Его темные глаза впились в ее лицо.

— Я знаю, что вы любите Джино. Возможно, изначально вы согласились стать опекуном лишь для того, чтобы выполнить последнее желание погибшей подруги, но сейчас вы любите его.

— Конечно, я его люблю, но это не меняет того факта, что вы предали меня.

— Я только сказал правду, — вздохнул он. — Я думал, что раз вы смогли довериться мне и все рассказать, я тоже могу говорить искренне.

Уитни не знала, что ему на это ответить. Неужели он просто сказал правду? Неужели она так давно не говорила ни с кем искренне, что забыла, как это бывает? Она, правда, нуждалась в его помощи. И он был опекуном Джино, а значит, имел право беспокоиться о его счастье.

— Может, я просто еще не готова об этом разговаривать? — прошептала она, чувствуя, как пылают ее щеки.

— И никогда не будете, если и дальше станете избегать этой темы, — зло ответил он.

Уитни не могла понять, почему он так раздражен. Если бы это она нападала, а он оправдывался, все было бы ясно, но сейчас ситуация была обратной.

— Почему вы злитесь?

Дариус взъерошил волосы и опустил глаза. Чувствовалось, что он нервничает.

— Потому что ты красивая, яркая, умная женщина. Я знаю, ты не заслужила того, что с тобой произошло. Но так уж случилось, и тебе придется жить с этим. Но ты, похоже, не можешь.

— Эй, полегче! Попробуй потерять все! Твои надежды! Мечты! Ребенка! Твою маленькую голубоглазую девочку, которая никому в жизни не сделала ничего плохого. — Боль сдавила ее грудь так сильно, что Уитни едва могла дышать. — Потеряй все это, зная, что это твоя вина, а потом попытайся начать жить дальше.

— А как ты думаешь, чем я здесь занимаюсь? С Джино… с моими братьями… после смерти отца?

— Думаешь, это можно сравнить со смертью отца?

— Нет. Но прибавь к этому тот факт, что за несколько месяцев до этого умерла моя мать. Ей было только пятьдесят три. Умная, веселая, красивая. Ее все любили. Но однажды на работе у нее произошел сердечный приступ, и она умерла. — Он схватил Уитни за плечи, словно пытался убедиться в том, что она слышит его. — Я совершенно один, если не считать маленького мальчика наверху и двух братьев, которые ненавидят меня. Как ты думаешь, не задумываюсь ли я порой о том, чтобы послать все к черту, собрать чемодан и улететь на Таити.

— Это не одно и то же.

— Да. Но точно также, как мои проблемы не дают мне права требовать, чтобы все теперь шло по-моему, так и твои. И не надейся, что из-за этого я всегда буду уступать тебе!

Глаза Дариуса горели гневом, но вместо страха Уитни почувствовала смешанное чувство желания и стыда. Ей было стыдно, что она подтолкнула его к этому разговору, который, вероятно, причинял ему боль. Она до сих пор не считала, что его потери сопоставимы с ее, но теперь признавала, что он может понять ее чувства.