разгаре. Часто в их доме были гости, в основном молодые девушки, которые очень завидовали Соньке, или те, что уже были при муже и давали наставления. Авдотья к своей племяннице не просто смягчилась, но стала по-масленому добрая. Девушка молчала, она редко, когда заговаривала с гостями, еще реже с Тарасом, будущий муж не жаловался. «Молчаливая жена — хорошая жена», — думал он и считал про себя богатство, которое вот-вот упадет на его настрадавшуюся голову.

— Ох, Сонька, счастливая ты все-таки! — не успокаивалась Таисия. — Я видела его давеча у нашего дома, так к окну и пристала, гляжу — и думаю, Боже почему такая вот несправедливость, а мне так и придется в девках проходить, как тетке твоей. — Авдотья сделала вид, что не услышала этих слов и вышла. Хотя брак этот для Соньки был несчастливым, Авдотья сильно завидовала девушке.

— Опять ты за свое, Таисия, — не отвлекаясь от разбора украшений, стали вздыхать подруги. — Все у тебя будет, как иначе! Все будет!

— Вам легко сказать, к вам вот уже свататься ходили, а ко мне никто не ходит.

— А как же Григорий, который на той недели тебе сватов послал?

— Пф! Так тож не мужчина, а комар, — Таисия состроила мину, и все девушки дружно засмеялись. Сонька тоже смеялась, свое страдание она принимала как что-то обязательное, неотделимое от нее.

— Ох, подруженьки, смех да грех, бедному Григорию ничего и не светит, у нас Таисия-то вон какая, — пухлые щеки Таисия порозовели, она завела глаза и отмахнулась.

— Конечно, смешно, а чего все Соньке да Соньке, подумаешь какая, — Сонька игнорировала напасти Таисии…

Девушки носились из угла в угол, кто-то принес свои платки, маленький судочек Соньки с украшениями ее матери перепрыгивал из рук в руки. На девушке примеряли украшения, смеялись, мечтали и спорили. В комнате стоял шум, как на рынке в разгар дня. Но как только в комнату вошел Тарас, воцарилась гробовая тишина, девушки, побросав вещи и заулыбавшись, выбежали из избы, одна только Таисия, медленно покачивая широкими бедрами, по-кошачьи стала проходить мимо Тараса, как бы невзначай кинув на него взгляд из-под своих густых ресниц. И как будто засмущавшись, быстро исчезла в двери. Тарас проводил ее неоднозначным взглядом, грузно прошел в дом. Сонька встала, Авдотьи рядом не было, быть наедине им не полагалось, и она хотела уйти, но Тарас взял ее за плечо.

— Куда пташка моя полетела?

— Буду женой, будешь спрашивать, а сейчас отпусти.

— Как раскудахталась-то, посмотрите!

Сонька сделала скромную попытку вырваться.

— Я не люблю тебя, Тарас, пойми ты наконец.

— Наслушалась сказок о любви, ничего, поживешь — привыкнешь.

Он отпустил Соньку, так как разговор явно не клеился. Девушка заглянула в лицо своего будущего мужа и ужаснулась. Маленькие, свинячьи глазки смотрели в самую душу, отчего становилось не по себе. Нос картошкой, изъеденный оспой, возвышался над тонкими губами и неопрятными усами с бородой, по которой можно было определить, что он ел сегодня на обед. Мощная шея переходила в не менее могучие, но сутулые плечи. Весь его образ был угрюмым, неопрятным, и отталкивающим. Сонька опустила голову, только одна мысль ее беспокоила, что сейчас с Иваном, и думает ли он о ней. Тарас заметил страх в лице невесты:

— Ну все, куропаточка моя, — он приобнял ее, — давай не будем с тобой жизнь нашу совместную начинать с ссор, — Сонька молчала. — Не любишь ты меня, как любить-то, только вот не в любви дело. Мы с тобой заживем хорошо, — девушка продолжала молчать, Тарас изображал добродетельного мужа. — Детишки пойдут у нас, ты ни в чем нуждаться не будешь, — в ответ снова было молчание. — Да катись ты на все четыре стороны, — Тарас резко убрал руки и пошел вон. Сонька осталась стоять в центре комнаты с опущенной головой. Она чувствовала свое сердце, желание убежать, но страх сковывал ее тело, ее волю, да и что она могла предпринять против своей судьбы.

Она слышала, как на улице Тарас разговаривает с Авдотьей, как оба из-за всех сил пытаются угодить друг другу.

— Проходите, матушка.

— Нет, шо ты, сынку, ты иди.

— Ой, дайте, матушка, я ведро-то возьму.

— Устанешь, сынку, сама донесу.

Ей было нестерпимо противно, но убежать она не могла, не могла и все тут. Единственной ее отрадой был Никола. Парень не приставал к ней, но часто словом вступался за нее перед теткой или женихом. Он понимал положение Соньки и очень ей сочувствовал, хотя и не отговаривал друга от этой затеи. Говорил сам себе: «Паука в дом мухи привел», — и, раскаиваясь по этому поводу, шел гулять по деревне, знакомиться с девицами. Когда он услышал о том, что Соньку хотят отдать в монастырь, он лишь тихо удалился из избы и долго там не появлялся.

— Это ж что за ягода такая дивная? — замурлыкал он.

— Так то ж не ягода, тож я, — улыбнулась Таисия, и на ее пухлых щеках заиграли ямочки.

— И как же тебя кликать, красавица?

— А так и кликай, красавицей, — и она залилась звонким смехом. Никола, как мартовский кот, потянулся за девицей с коромыслом.

Глава 10

По дороге к приморской крепости, Иван все чаще и чаще забывал о Соньке, его новые друзья казаки стали для него семьей. Они делили хлеб и кров, делились историями, пели песни. Несколько ребят, оказалось, помнили Ивана еще маленьким. В кутерьме общения, веселого хохота казаков, только иногда ёкало сердце Ивана, когда что-нибудь незначительное напоминало ему о родном крае. Он и сам не мог толком разобрать, что это за чувство возникало внутри; то ли грусть по дому Александра Митрофаныча, то ли по Соньке, то ли страх перед боем. Чем ближе казаки подходили к назначенному месту, тем влажнее казался воздух. А разговоры среди казаков пошли такие: мол, Трифон, дескать, уже стар, жалко старика тащить.

— Говорят, что эти турки совсем без ума и без бога.

— Дикие, звери, точно вам говорю.

— И что же мы нашего батьку туда?

— Сколько всего пережил старик, нужно его воротить.

— Да, правду говорите, казаки, не дело это. К тому же видать, возвращение сына, совсем его бедного добило.

— Тогда надо совет собирать.

Один из обсуждающих увидал Ивана. Все смутились, сын все-таки. Но каково было удивление, когда он подхватил:

— Правильно говорите, братцы! Отца домой надобно! Он сам мне на здоровье жаловался, жалко отца потерять.

Гул согласных, поддерживающих голос раздался над казаками. «Отлично, — думал Иван, — отец одного меня не оставит, с собой заберет».

— Что за шум? — раздался голос Трифона.

Казаки выстроились в