Солнце медленно вставало над спокойным морем, освещая страшную, уродливую картину. Трупы заполняли улицы разваленного города. Сквозь завесу темного дыма виднелись разваленные дома. Стоя на краю крепости, можно было видеть, как русские солдаты загоняют в море оставшихся османов.

— Этих в плен возьмут, — проговорил Максим торжественно, глядя вниз. Он обернулся в поисках своих товарищей.

Протрубили отбой. Солдатам было приказано восстанавливать силы и хоронить погибших друзей. Тела врагов сбрасывали в море. Тела друзей клали в общую могилу.

Все события последних суток слились в Иване страшным комком. Он глядел на лица мертвых солдат и казаков, среди них были ему знакомые; новые его друзья, он глядел на лица уцелевших. Безмолвные слезы стояли у парня в глазах.

Не прошло и двух часов, как в лагере казаков снова угощались, пили, отдыхали и смеялись, поминали невернувшихся. «Будто вовсе ничего и не было, — думал Иван, — что же человек за существо такое. Боится смерти, вечно желает счастья, но все время тянется к войне». Он, пожалуй, сидел один тихий и мрачный в кругу своих товарищей.

— Глядите, Ванька-то весь в отца, не улыбнется, — все дружно смеялись.

— Иван, подойди, — скомандовал Максим и отвел парня от лагеря, — лица на тебе нет. Ничего, привыкнешь, это дело такое… Я собственно чего, помню не забыл, как ты меня от смерти спас на развале.

— Да я… — с ужасом вспомнил ту ночь Иван.

— Не перебивай! Ты спас, и потому я тебе отпуск даю, на пятнадцать дней. Держи, казак, — он протянул парню бумагу, на который от руки было написано, что атаман Максим Игнатьевич Быковский отпускает Ивана до дому на пятнадцать дней, с учетом дороги. Атаман похлопал парня по плечу и пошел к казакам.

«Вот она, желанная бумага, — тупо глядел на письмо Иван, — ценой чужой жизни я заработал свободу. Что ж я не рад теперь. Опять как вольную дали. Уж лучше бы не было этой ночи, войны, лучше бы мне Александр Митрофанович вольную не давал. Какой же дурак, хотел свободу. Где же она, эта свобода?» — думал Иван. Он посмотрел на крепость, торчавшую из-за утеса. И глубоко вздохнул. Теперь он может сбежать с Сонькой хоть на край света, только этот край теперь ему был не мил. Куда бы он ни отправился отныне, за ним неотступно, словно тень, будут следовать его непоправимые грехи. Он простился с товарищами, отблагодарил Максима и, оседлав коня, пустился в обратный путь.

Глава 11

Как бы Сонька ни хотела, а время шло безжалостно быстро. И вот уже завтра настанет день венчания с Тарасом. И только теперь то она поняла, что судьба — не судьба, а замуж она за него не хочет. Боится его, презирает, более всего не любит, а любит Ивана, тоскует по нему и не находит себе места от мысли, что думает он о ней худо или на войне беда с ним приключилась. Сонька не знала, что дня два назад приходил в их дом Трифон, и сватал Соньку.

— Авдотьюшка, здоровьица!

— Ой и вам, Трифон Михайлович, не хворать, чего же вы к нам? Али война закончилась?

— Да нет, не закончилась, только вот меня домой отпустили, на время на отдых так сказать, небольшой, скоро снова в путь. — Трифон никак не хотел признаваться бабе, что казаки посчитали его старым для войны. Что здоровье его надорванное и что ради доброты, а не из злости на общем собрании решили отправить атамана домой, избрав нового черноволосого.

— То хорошо, Трифон Михайлович, какие новости?

— Да хорошо все хорошо, наши молодцы отпор собакам — туркам дают. Я чего пришел-то, Авдотья, у тебя ведь племянница живет?

— А чего ей не жить, живет себе, — «лучше б обо мне спросил, дурень странный» — подумала Авдотья.

— Я тут вот чего подумал, Авдотьюшка, мы с тобой люди не чужие, так, может, нам и породниться? — Авдотья так и села, на мгновенье Трифону даже показалась, что она как-то резко помолодела в лице.

— Так вот, — откашлянулся старик, — а у меня сын вернулся, слыхала, наверно, так ему жениться ведь пора, а я вот и подумал, чего нам с тобой не породниться? А?

— Я уж грешным делом подумала, шо ты ко мне сватаешься, — игриво, но все же не без злости сказала Авдотья. Но Трифон снова не понял чувств и намеков Авдотьи.

— Так чего ж, есть кто в женихи у твоей красавицы? Или как там говорится, у вас товар…

«Лучше бы ты меня красавицей назвал, старый дурак», — подумала Авдотья.

— Матушка, — раздался мощный бас из за спины тетки, в окне показался косматое лицо Тараса, — Матушка.

— Иду, голубчик, — отозвалась нервно Авдотья и всем видом стала выпроваживать Трифона, — уже сватала я Соньку, все то вы пропустили, свадьба скоро будет, — она тараторила, и вела Трифона к калитке. — Так что приходите на праздник, рады будем, а у нас на селе да в окрестностях незамужних-то много, походите, поищите, уверена, что вашему купцу еще кто приглянется, — она периодически оборачивалась на дом, где из окна виднелись любопытные глаза Тараса — на том и решили, спасибо, что пришли, рада буду вас снова видеть, — она буквально вытолкала телом Трифона за калитку и помчалась к дому. Что это было, Трифон не понял, да ему и не хотелось понимать, он побрел к себе домой, единственная мысль, которая занимала его голову, была его старость и решение его казаков, понимал он, что то было из-за их доброты, но никак не мог с этим смириться и обиду в себе погасить.

— Кто это там приходил, матушка? — Тарас уже вел себя в доме как полноправный хозяин, чему Авдотья всячески потакала. Уж очень она боялась что Тарас разгневается.

— Да тоже атаман нашенский, я гуторила о нем когда-то, запамятовали, батюшка.

— И чего ему надо?

— Да так ничего, мы по-дружески общаемся, вот вернулся с войны, рассказал шо да как.

Тарасу стало скучно, рассказы Авдотьи его никогда не занимали.

— А шо, милый батюшка, я вот хотела на рынок сходить, чего к дому прикупить. Может выделишь, шо из вашего с невестой бюджета? Копеечку? — очень аккуратно, не глядя на Тараса, спросила Авдотья.

— Конечно, выделю, — с явно наигранной радостью сказал Тарас, — чего ж не выдать.

«Старая курица, чтоб тебя, — ругался в мыслях Тарас, — у самой-то приданого целая гора, а с меня копейки собирает». Он нахмурился и стал с умным видом шарить по печи, залез в кошель, а потом как нельзя