Что положительного предлагал сноб Головкин, надругавшийсянад вымокшими товарищами, терялось в полемическом тумане. Но, видимо,предлагал, причём нечто толковое. Иначе стал бы физик так бесноваться!

Когда прозвенел звонок и студенты, уставшие от тягостнойатмосферы аутодафе, облегчённо вздохнули, Звягинцев встал около двери и скоровыцелил в шумной толпе бледного взъерошенного парня, молча стремившегося навыход. «Это вы Головкин? – спросил Лев Поликарпович. Парень остановился,враждебно глядя на незнакомого преподавателя. – У меня сейчас здесьлекция, – представившись, продолжал профессор. – Сможете после неёподойти?..»

Спустя некоторое время уже в ЛЭТИ[11]Звягинцев проводил семинар по технической электронике. В тот раз он немножкосхулиганил. Воспользовался своим безответственным положением подменяющего – ирешил чуточку предвосхитить уровень подготовки доставшейся ему группы. А заоднопроверить, не сыщется ли и тут какого таланта. Лев Поликарпович начертил надоске схему. Не самую простую, но и, по его понятиям, не самую сложную. И велелстудентам вычислить коэффициент, определявший электрический ток в заданнойточке.

Студенты срисовали схему и уткнулись в тетради. Большинство,конечно, просто делало вид, будто усердно корпит, но некоторые вправду пыталисьделать расчёты. По мнению Льва Поликарповича, им должно было хватить этогозанятия до самого конца семинара. Однако уже минут через десять один из ребят,длинноволосый очкарик, неуверенно поднял руку. «Не посмотрите?..» Звягинцев,тогда ещё отнюдь не хромой, подошёл, заглянул в тетрадку… «Неправильно».Очкарик виновато улыбнулся, заложил за уши патлы и вновь согнулся над листом,перепроверяя свои рассуждения. Время шло… Больше попыток предъявить формулукоэффициента не сделал никто. «Эх вы!» – сказал профессор. Добавил пару фраз овеликой будущности экономики, которая скоро получит таких вот молодыхинженеров, и, взяв в руки мел, принялся выводить формулу сам. «Этим током можнопренебречь… и этим тоже… А здесь, видите, открывается транзистор…» Когдакоэффициент приобрёл законченный вид, Звягинцев в некотором удивлении посмотрелна доску, потом оглянулся… и встретил робкую улыбку очкарика. Парень оказалсяполностью прав. А он, старый зубр, забывший об электронике больше, чем этиребята успеют узнать за всё время учёбы, оплошал, когда сам делал прикидки. Водном месте пропустил знак. «Фамилия?» – строго спросил Лев Поликарпович.

«Крайчик…»

Ещё месяца через два профессора Звягинцева примерно теми жесудьбами занесло в ЛИАП.[12] Его здешний коллега, проводившийлабораторные работы опять-таки по электронике, имел у студентов прозвище«Крокодил». Он мог, ведя пальцем по списку в журнале, вдруг с отвращениемосведомиться: «Эт-то ещё что?» – «Пятёрка», – отвечал кто-нибудь изстудентов, сидевший ближе других. «Откуда она тут?» – «Так вы же самипоставили…» – «Кто, я пятёрку поставил? Быть такого не может!..»

Судьбе было угодно, чтобы Льву Поликарповичу пришлосьзамещать Крокодила в достаточно ответственный момент. Шла сдача курсовиков.Сперва Звягинцев просматривал студенческие работы не без некоторого интереса,потом заскучал и наконец начал испытывать раздражение. У него складывалосьотчётливое убеждение, что все курсовые проекты были сделаны одной и той жерукой. У кого-то в группе оказался технически продвинутый папа. А возможно, имуж. Все без исключения схемы были любопытны, некоторые вполне остроумны… Однабеда – многие так называемые авторы смотрели в собственные проекты, точно козыв афишу. Особенно, как водится, прекрасный пол. Каждому студенту Звягинцев задавалкакой-нибудь вопрос и, не слыша мгновенного ответа, отправлял размышлять. Почтисамой последней к нему подошла темноволосая девушка, полноватая и не слишкомкрасивая. Лев Поликарпович бегло перелистнул курсовик, заглянул в схему… «Зачемтут у вас триггер Шмитта на входе стоит? Я, например, не понимаю, – бросилон раздражённо. И добавил: – Идите разбирайтесь!»

Он не понял, почему она посмотрела на него так, будто онприлюдно унизил её и всячески оскорбил, причём незаслуженно. Схватила свойкурсовик и отошла… Звягинцев занялся со следующим студентом, но минуту спустярасслышал сдавленное всхлипывание, доносившееся из-за громадного ламповогоосциллографа. Он присмотрелся: несколько девушек, опасливо косясь в егосторону, утешали темноволосую. «Ну вот…» – недовольно подумал профессор, неощущая, впрочем, никаких угрызений. Спецсредства вроде слёз или там обмороковво время экзамена на него не действовали уже давно. Однако ещё через минутутемноволосая решительно высморкалась и вернулась к его столу. В её глазахпылала мрачная ярость подвижника, идущего на костёр за идею.

«Триггер Шмитта стоит здесь как пороговый элемент сгистерезисом – от помех! А операционник с эр-це цепочкой в обратной связи – длячастотной коррекции! А тиристор на выходе – для подачи мощности наисполнительный орган! А транзисторный каскад…»

Ещё не дослушав, Лев Поликарпович понял, кто был создателемвсех просмотренных им сегодня курсовиков.

Он перевернул сшитые вместе листы и прочёл: «БашкирцеваВиринея».

…Из прихожей раздалась трель звонка и сразу за ней –жизнерадостный лай Кнопика, прекрасно знавшего, кто пришёл. Профессор Звягинцевторопливо включил электрочайник и устремился открывать дверь. Что докомпьютера, тот уже пребывал в полной готовности. Подпольной лабораториипредстоял напряжённый рабочий день.

День выдался солнечный, ясный, даже не верилось, что не загорами зима. Воздух был полон утренней свежестью, запахом облетевших листьев,чуткой тишиной каменных, давно уже необитаемых джунглей. Ни тебе какихвыхлопных газов, мерзкого бензинового смрада, шума двигателей, визга колес,скрежета включаемых передач. Машины здесь не ездили уже давно. Прямо негородской район, а дачный посёлок по окончании отпускного сезона.

– Погодка-то, Иван, точно как у нас в Колорадо! –Экс-отец Браун ухмыльнулся и, вытащив настоящий, не новгородского производства«Джуси-фрут», протянул Скудину. – Шепчет…

– Ага, и всё по матери, – буркнул Кудеяр. Взялжвачку и задумчиво сунул в рот. – Не нравится мне эта тишина. Нехорошаякакая-то.

Они сидели в домике на курьих ножках, что у грибка надетской площадке, внимательно следили за происходящим и не спеша обменивалисьвпечатлениями. Делать им покамест было нечего. Оцепление выставлено, постыпроверены, системы связи, оповещения и сигнализации отлажены… Спецназовцысидели вдвоём, своей компанией, и ни во что не вмешивались. Тем более что ихмнения не больно-то спрашивали. Правильно же кто-то сказал, будто историяповторяется дважды. Причём второй раз – в виде фарса… Скудин никогда непретендовал, будто разбирается в науке. Но всё-таки он достаточно потёрся снастоящими учёными, вроде Марины, Льва Поликарповича и его молодых гениев,чтобы ясно видеть: здесь и сейчас происходил именно фарс. Летом в Заполярье –удачно ли, нет ли – трудились люди науки. Люди, рядом с которыми он и самощущал себя причастным к чему-то значительному и большому. Если он их очём-нибудь спрашивал, ему объясняли. Спокойно, понятно и терпеливо, ненасмехаясь над его солдатской непроходимостью. А здесь… Здесь суетилосьнесколько квазиучёных, так или иначе дорвавшихся до возможности сделать себеимя. Причём Опарышев с Кадлецом и их американские подельники желали въехать внаучный рай, мягко выражаясь, на чужом горбу, и это было самое прискорбное.