не изменился, но по лицу его покатились слезы, и надзиратель с тюремщиками отвернулись, потому что не хотели на это смотреть. Летчик тем же тихим голосом сказал, что у него двое детей, и рукой показал их рост: один такой, другой такой, а его любимая жена ждет еще одного ребенка. Он просто изложил эти факты, не прося о снисхождении, но было страшно видеть, как сильно тоскует этот человек.

Мы спустились в подвал по каменным ступеням, и из камер выпустили двух русских солдат. Они стояли так же напряженно и скованно, и я подумала, что, наверное, всякий раз, когда их вызывают наружу, они ожидают расстрела. Один – высокий мужчина тридцати семи лет, второй – двадцатитрехлетний парень. Они прошли двух- и трехмесячную военную подготовку соответственно. Оба были очень худыми, носили самые грубые хлопчатобумажные штаны и пальто – в этом-то безжалостном климате, – и финнов шокировало то, сколько у них вшей. Эти пленные отвечали на вопросы, дрожа, и повторяли то же, что говорили все остальные пленные: им сказали, что Финляндия напала на них, и поэтому они сражаются за спасение России. Любой одинокий и потерянный человек, попавший в беду, заслуживает жалости, но этих людей мне было жаль как никого прежде. Начальник тюрьмы разрешил дать им сигареты, тем самым нарушив тюремное правило, действующее уже семнадцать лет, и доказав, что он добрый, незлобивый старик.

Днем дороги так же ужасны, как и ночью. Машины заносит на льду, и они крутятся, как монетки, плавно соскальзывая в кюветы. В темноте мы прибыли в город, где нам предстояло переночевать, а на следующее утро нас ждал туман – прекрасный, ничуть не хуже лучших лондонских туманов. Похоже, финнам очень везло в таких вопросах. Этот город был целью бомбардировок противника, то есть не лучшим местом в ясную погоду.

Меня отвезли на большой аэродром, где базировались истребители. Много об этом не напишешь. Даже на самом поле ничего не было видно: самолеты были спрятаны в лесу и в специальных блиндажах. Там же, в блиндажах, которые на местности не отличить от сугробов, велась вся сложнейшая подготовительная работа. Большинство самолетов – быстрых одноместных истребителей[23] – привезли из Голландии, некоторые изготовили по голландскому образцу на финских заводах.

Мы перешагнули через сладко пахнущие сосновые ветви, маскирующие блиндаж, где расположилась финская эскадрилья. Как всегда, поражало, насколько эти пилоты молоды; им бы ходить на танцы в колледже или на футбол. В землянке было тепло и весело, один из пилотов играл на гитаре. Командир эскадрильи, недавно прославившийся на всю Финляндию, некоторое время вежливо отвечал на вопросы, а потом спросил:

– Хотите послушать грустную финскую песню о любви?

– С удовольствием, – сказала я, и летчик запел под гитару, а когда закончил, командир эскадрильи заметил с восхитительной быстрой улыбкой: «Paris et l’amour»[24].

Этот офицер, высокий тридцатилетний мужчина с красивым точеным лицом, недавно за один день сбил два вражеских самолета. Второй рухнул на расстоянии всего в тридцать метров и при падении забрызгал его истребитель маслом. Все эти летчики были скромны и веселы – выглядели так, как обычно и выглядят храбрецы. Они взлетают по одному или по двое, чтобы сразиться с бомбардировщиками противника, сколько бы их ни было. Командир эскадрильи в день, когда его имя стало известно всей стране, в одиночку сражался с тринадцатью русскими бомбардировщиками. Между делом он мне рассказал, что несколько лет назад пытался устроиться на работу в транспортную авиацию США – летать между Нью-Йорком и Бостоном, но у него не получилось: американская компания сочла, что он недостаточно хорош. Конечно, летать на истребителе во время войны гораздо легче, добавил он.

Полковник этого авиаполка сказал, что, по его мнению, у русских хорошие бомбардировщики, но медленные. Финские истребители развивают большую скорость на малых высотах, а с набором высоты разгоняются еще сильнее. Русские всю войну летают низко, ниже пяти тысяч метров, как над городами, так и над военными целями.

Русская эскадрилья состоит из девяти самолетов, бомбардировщики летят без сопровождения истребителей. Полковник предполагал, что русские поднимают самолеты со своей базы у Новгорода, в нескольких сотнях километров вглубь советской территории, поэтому у истребителей просто не хватает топлива, чтобы сопровождать бомбардировщики, вести бой и возвращаться. Бомбовая нагрузка у одного русского самолета – около тонны, они используют бочковые зажигательные снаряды. На летном поле допрашивали всех пленных русских пилотов, и финны удивлялись, что против них послали таких неопытных людей. Русские летчики говорили, что прошли всего десять часов боевой летной подготовки, а один советский пилот рассказал, что в России им сообщили, будто у финнов якобы нет ни противовоздушной обороны, ни истребителей. У финнов есть и то и другое – в небольшом количестве, но в прекрасном состоянии.

Никто не знает, что может произойти на войне в любой момент, и, конечно, еще опаснее пытаться предугадать исход войны между столь неравными силами. Но можно с уверенностью сказать, что у финнов есть хорошо обученная армия, которой помогает знание местности; солдат отлично экипируют и прекрасно кормят, а их летчики, судя по уже показанным результатам, просто превосходны. В финской армии царит атмосфера спокойного веселья, свойственного славным бойцам. Финские солдаты уверены в своих лидерах и полны решимости, ведь они сражаются на родной земле. Командир эскадрильи говорил за всех, когда сказал: «Подарком для них мы не будем».

Война в Китае

1940-й стал для нас, пожалуй, самым зловещим годом войны. Находясь вдалеке от нее, в безопасности и комфорте, я слушала ежедневный похоронный звон новостей по радио. Финляндия терпит поражение; нацисты вторгаются в Данию и Норвегию; нацисты вторгаются в Голландию, Бельгию и Люксембург; нацисты ровняют Роттердам с землей; голландская и бельгийская армии капитулируют; британцы эвакуируются из Дюнкерка; битва за Францию заканчивается парадом немецкой армии на Елисейских полях; Италия вступает в войну; Франция подписывает перемирие с Германией и Италией; начинается битва за Британию – а дальше «блиц»[25], дальше зима, и с ужасающей скоростью растет число погибших гражданских, а Германия, Италия и Япония подписывают пакт, получивший жуткое название «Новый порядок»[26], Италия нападает на Грецию, начинается война в Египте и Ливии.

Нам не приходилось сомневаться в ненависти к врагу и страхе перед ним. Если бы только в них заключались наши проблемы, война была бы простым делом, ведь мы противостояли тотальному, беспримесному злу. Но наш собственный послужной список был далек от блестящего, и верить в наших лидеров было нелегко. Ведь мы бессовестно бросили на произвол судьбы Испанию, а Чехословакию просто продали, быстро и задешево. Мучая беженцев придирками, мы отказывали в убежище обреченным евреям, отвергали антифашистов, спасавшихся от Гитлера; за наш позор и трусливую осторожность нам должно быть стыдно. Говоря бессмертными словами Э. М. Форстера: «Да здравствует демократия!» Ей оставалось только пожелать здоровья, большего она не заслуживала[27].

Свой последний урок о том, как выглядит политическая реальность, я выучила в 1939 году, в конце декабря, когда возвращалась из Финляндии домой через Париж. Это был важный для меня урок: я по-настоящему прочувствовала то, в чем уже неоднократно убеждалась, – политическая реальность не имеет ничего общего с моралью. Политика, видимо, действительно гнилая профессия, учитывая, какими ужасными трусами становятся большинство политиков, стоит им выиграть выборы и получить работу. В демократическом обществе возлагать вину на лидеров бессмысленно, поскольку мы сами их выбираем, и стоит им занять свои посты, как они подчиняются непреложному закону: власть развращает. Но я также не вижу необходимости преклоняться хоть перед кем-то из них.

Ранней зимой 1939 года Париж был спящей красавицей. Мягкие синие огни освещали снег на пустой площади Согласия. Люди спокойно передвигались по нетронутому городу, будто гуляли по прекрасной снежной деревушке. Ни толп – лишь несколько машин, – ни ощущения спешки или катастрофы. Никогда еще Париж не был так спокоен. Мне казалось, что я смотрю на эту благодать в последний раз. Как подсказывал мой опыт, города