баграми, мы перелезли на его борт, сели на пол, сполоснули палочки в кипятке и приступили к первому за день приему пищи.

К шести часам стемнело, и охрана отправилась спать, а офицеры, раздевшись до кальсон, уютно свернулись на полу сампана. Мы вернулись на свежий воздух, забравшись на крышу моторной лодки. Наш корабль шел по реке без огней, и стоило спуститься беззвездной ночи, как «Chris-Craft» начал садиться на мель. Сын лоцмана стоял на носу и измерял глубину багром. Он нараспев обращался к лоцману по-китайски: «Полметра, метр, полметра», – и говорил непрерывно, пока лодка не царапала днищем по очередной отмели. Мы садились на мель пять раз, и в итоге все так перепуталось, что сампан оказался впереди нас. Целый час мы двигались исключительно по кругу. Лоцман сдался и подвел нас к берегу; мы бросили якорь посреди целого скопища сампанов, где нас тут же встретили шум, вонь и комары.

Утром мы проплыли еще пять часов, и путешествие вниз по реке закончилось. Прошли сутки с тех пор, как мы покинули «Свет Шаогуаня», а от фронта нас отделяли еще два дня пути и бесконечные дожди.

В Китае нет линий Мажино или Маннергейма – здесь эту роль выполняют горы. Кантонский фронт, что типично для этой войны, весь состоит из слабо укрепленных опорных пунктов в горах. Охраняют их пулеметчики. В случае атаки японцев эти передовые посты должны задерживать продвижение противника как можно дольше, пока с тыла подходят резервы для блокирования наступающих войск противника. Молниеносная атака в стиле блицкрига невозможна, поскольку механизированные части не в состоянии передвигаться по узким горным тропам. Однако у японцев есть самолеты, а у китайцев – нет.

За четырнадцать месяцев на этом фронте произошло тридцать боевых столкновений и два крупных наступления японцев. Китайская линия обороны, а точнее – разрозненные опорные пункты в горах, из которых она состоит, осталась на том же месте, где была после падения Кантона. Вообще в горах, когда вы смотрите на фронт, вы видите перед собой одну гору, большую, зеленую и безмолвную на фоне неба. Там японцы. Прямо напротив, через узкую долину, – другая гора. Ее удерживают китайцы. Фронт здесь вообще довольно спокойное место, если вы не участвуете в боевых действиях. Или не окажетесь в местной деревне, когда прилетят японцы и разбомбят ее. Но японцы нынче стараются экономить: бомбы и топливо тоже стоят денег.

Армии генералиссимуса Чан Кайши действуют в девяти военных зонах. Седьмая военная зона занимает территорию размером примерно с Бельгию, на которой проживают тридцать миллионов человек. Эту зону удерживают две армейские группы численностью около 150 000 человек. Связь на фронте между командующими армий, дивизий и полков поддерживается только c помощью полевых телефонов, ведь часто между их штабами больше дня пути. В китайской армии не бывает отпусков, поскольку у солдат нет практически никакой возможности доехать до дома в стране, где осталась одна железная дорога длиной в восемьсот километров и где не хватает ни грузовиков, ни бензина, ни автодорог. Поэтому армия иногда остается на позициях по два года, выстраивает там собственную жизнь.

В каждом полку есть собственный учебный плац, спортивная площадка, классы, читальные залы и казармы. Китайская армия проводит удивительно тщательную работу по практическому военному образованию командного состава. После каждого боевого столкновения младших офицеров снимают с боевой службы и отправляют на один или три месяца в учебный лагерь при дивизии. Вернувшись в свои полки, они инструктируют простых солдат. Армия постоянно учится на опыте и извлекает уроки из ошибок. Звучит это так, словно сельская местность здесь усеяна белыми каменными зданиями, где элегантные молодые люди в форме постигают военное искусство. На самом деле все здания штабов и школ сооружены из бамбука или глинобитного кирпича и штукатурки. Они по-спартански просты, строят их сами солдаты. Армейские здания и территория самые чистые и ухоженные из всех, что мы видели в Китае. То, чего этой армии не хватает в оснащении, она пытается восполнить за счет обучения и организации. Дисциплина прусская по своей строгости и эффективности; в результате у Китая есть армия в пять миллионов человек, которая хоть и не обута, зато неплохо умеет воевать.

Из всех государственных служб в армии платят меньше всего. По сути, тут платят меньше, чем где бы то ни было в Китае. Полковник (у которого за плечами, возможно, четырнадцать лет реального военного опыта: сначала против милитаристов[30], затем в долгой гражданской войне и, наконец, против японцев), выпускник Военной академии Вампу, основанной самим Чан Кайши, получает 150 китайских долларов[31] в месяц. В американских деньгах это семь долларов и двадцать пять центов, но в Китае инфляция, так что подобные сравнения ничего не значат. Однако пара кожаных туфель в Чунцине стоит 200 китайских долларов, а рис подорожал в семь раз по сравнению с довоенной ценой. Обычный солдат получает 4,50 китайских доллара в месяц (или двадцать три американских цента) и пособие на рис. Но пособие это составляет восемьдесят американских центов в месяц, так что солдат, который видит вокруг себя изобилие еды, не может купить достаточно, чтобы прокормиться. Носильщик-кули в месяц зарабатывает в два раза больше, чем полковник армии. Эта странная система недоплаты военным и трагический недостаток обеспечения раненых – два самых больших несчастья китайской армии. Разумеется, не считая общего и главного несчастья – войны.

Когда мы прибыли в штаб первой дивизии, нас встретили плакаты на английском языке, прикрепленные к бамбуковой сторожке и казармам, а также к глиняной стене генеральского штаба. Их красные буквы, расплывшиеся под дождем, гласили: «Добро пожаловать представителям справедливости и мира», «Все демократические нации, объединяйтесь, мы будем сопротивляться до победы». Была одна надпись, которая нас порядком озадачила: «Только демократия переживет цивилизацию». (Эти лозунги придумали и напечатали работники политотдела. Однажды из соседней деревни прибежал маленький человек, чтобы выяснить, куда мы направляемся дальше, чтобы они поторопились и успели перевезти и приколотить эти же плакаты на новом месте.) Мы стряхнули капли дождя с лица, поклонились и улыбнулись, благодаря за такой прием, а генерал, надевший в честь нашего прибытия белые хлопчатобумажные перчатки, отсалютовал в ответ. Ветер бился в стены дома и задувал в окна без стекол. Мы сели вокруг котелка с раскаленными углями, украдкой пытаясь высушить ботинки и штаны, а генерал в это время говорил.

Если коротко, то он сказал, что если Америка пришлет самолеты, оружие и деньги, то Китай сможет победить Японию в одиночку. Своей непрекращающейся кампанией по устрашению, проводимой в захваченных деревнях и городах, японцы довели этот слишком долго страдавший, здравомыслящий и мирный народ до свирепой ненависти. В китайских войсках не идет и речи о компромиссе или заключении мира. Несмотря на то что китайский солдат получает тысячу местных долларов за каждого захваченного живым японца – огромные деньги, – всех японских солдат, которые попадаются им на пути, солдаты немедленно расстреливают. Так они мстят за страдания своих соотечественников в деревнях, похожих на их собственные.

Ветер свирепствовал всю ночь, и было слишком холодно, чтобы спать, но утром небо прояснилось, и мы увидели на горизонте смутные очертания извилистой горной гряды. Мы пересекали высокий хребет. Прямо за мной ехал господин Ма, наш переводчик.

Господин Ма – маленький человек с огромными очками в роговой оправе, столь же огромным аппетитом, золотым сердцем, двумя дипломами американского университета и совершенно нулевым военным опытом. Сейчас он работает в политическом отделе Седьмой армейской зоны в Шаогуане и носит звание майора, которое, видимо, ему дали из вежливости.

– Господин Ма, – спросила я, – почему они сожгли ту гору? – указывая вперед на обугленный холм.

– Они делают это, чтобы избавиться от тигров, – живо ответил господин Ма. – Понимаете, тигры едят какие-то нежные корешки и травы, а когда все это выжжено, они становятся голодными и уходят.

Теперь всегда будет существовать особая порода кошачьих – тигры-вегетарианцы господина Ма.

После пяти часов в седле мы остановились отдохнуть под деревом. Его корни протянулись над травой, как тяжелые канаты,