– Что это за дерево, господин Ма?

Он задумчиво посмотрел на него и ответил:

– Обычное дерево.

Мимо по тропинке прошли двое мужчин, они несли новый деревянный гроб, за ними шел человек, несущий картонные коробки с зубочистками. Затем изможденный, грязный мужчина в похожей на гавайскую юбку накидке из сухой травы остановился, чтобы посмотреть на нас. В стране, где вообще никто не выглядит преуспевающим, этот мужчина, похоже, переживал особенно тяжелые времена. Полковник, сопровождавший нас, знал человека в накидке; кажется, они кивнули друг другу. Это был один из их секретных агентов, который работал за японскими позициями и в Кантоне. Посмотрите на него, и если вы уже хорошо знакомы с этой страной, вам станет ясно, как легко китайцам проникать на оккупированную Японией территорию и уходить обратно в свободный Китай и что все попытки японцев заблокировать этот постоянный поток информации бессмысленны.

После девяти часов езды без еды и воды я изрядно устала, чего нельзя было сказать о китайцах. Ко всему, что происходит, они относятся безучастно: к голоду, усталости, холоду, жажде, боли или опасности. Это самые выносливые люди, каких только можно представить, что, несомненно, понимают и японцы. Мы спешились в деревне, которая также служила штабом полка. Она была построена из обожженного на солнце кирпича, часто подвергалась бомбардировкам, вместо улиц тут были грязные тропинки, усеянные мусором и облезлыми курами, а канализации (как и везде в Китае) не существовало. С коней – на парад: мы без промедлений проследовали за генералом на смотр батальона из девятисот человек. Все эти солдаты были крестьянами и кули, то есть людьми, которые до службы в армии никогда не держали в руках ничего мудренее фонарика. Поодиночке или в небольших группах на тропинках они выглядят грустными, как приютские сироты, и оборванными, как нищие. Но здесь, в строгом строю, с минометами и пулеметами, автоматами и ручными гранатами, они представляли собой сплоченный, уверенный в себе отряд опытных солдат. Теперь они тренировались под приказы, которые выкрикивал старшина, похожий на бойцового петуха. С края поля за происходящим молча, но с явной гордостью наблюдали деревенские старейшины. Они и другие крестьяне, когда идут бои, несут раненых на трясущихся бамбуковых носилках по этим ухабистым бесконечным тропам – до госпиталя в тылу. По дороге нет ни воды, ни перевязочных пунктов, и если бы крестьяне вдруг отказались нести раненых, раненых бы не осталось – только мертвые.

– Сегодня вечером пойдем на спектакль, – сказал генерал. Позиции японцев располагались прямо за ближайшими холмами.

Китайцы разожгли костры вдоль плаца, и двенадцать сотен солдат уселись при свете огня на холодной земле, ожидая начала спектакля. На бамбуковой сцене за синими занавесками актеры полчаса боролись с карбидной лампой. Внезапно она вспыхнула, потускнела, а затем вновь уверенно засветилась. Два солдата застенчиво раздвинули занавес. Началась пьеса под названием «Дьявольская шайка».

В пьесе рассказывалось о верной китаянке и ее муже в оккупированном японцами Кантоне. Муж выдавал себя за ее слугу, в то время как женщина заманивала японских офицеров. Непонятно, с какой целью и для чего именно она их завлекала, но они постоянно и безуспешно пытались затащить ее в спальню. Публика сотрясалась от хохота, когда муж, изображая неуклюжего слугу, проливал чай на японских офицеров или обжигал им носы, зажигая сигареты. Зрители орали от радости, когда японские офицеры, шумно жестикулируя на итальянский манер, ссорились из-за женщины. Японские офицеры носили бумажные шапки, отдаленно напоминающие головные уборы японской армии, и усы из сажи. По этим усам можно было понять, что они злодеи. Они вели себя как самодовольные глупцы и грубияны, и публике это нравилось. Наконец, с оглушительным звуком, раздавшимся за сценой, женщина «застрелила» двух японских офицеров, занавес задернули, и тысяча двести солдат аплодировали громче любой публики на успешной нью-йоркской премьере. Политотдел ставит спектакль для солдат каждую неделю. Это их единственное и горячо любимое развлечение, и актерам не найти более благодарную публику.

Утром в мой уголок бамбуковой хижины, где я умывалась с помощью двух чашек воды, зашел господин Ма и сказал:

– Скоро прилетят бомбардировщики. Возможно, вы бы предпочли перейти в поле?

Таким же тоном он мог бы спросить: «Вы бы предпочли чай или кофе на завтрак?»

– Что бы вы посоветовали сделать? – спросила я.

В деревне, конечно же, не было никаких укрытий, а от соломенной крыши мало толка, но и перспектива месить грязь рисовых полей тоже не слишком вдохновляла. Пока мы взвешивали все за и против, над нами раздался гул самолетов, переходящий в рев. Мы стояли, глядя в пустое серое небо, напряженно вслушивались и ждали первую бомбу.

Самолеты пролетели мимо. Сигналом воздушной тревоги в этой деревне служил гонг, сделанный из наконечника и цилиндра неразорвавшейся японской бомбы.

– Может быть, они летят бомбить Шаогуань, – безрадостно сказал господин Ма. В Шаогуане живут его жена и ребенок.

Китайцы подняли нас на укрепленную позицию. С японской стороны не раздавалось никаких звуков, вообще ни одного признака жизни. Кантонский фронт был самым тихим местом в Китае.

Генерал не мог разбудить эти спящие горы и ради нас развязать битву, но показать, как хороши его войска, ему все равно хотелось. Поэтому мы отошли на один хребет подальше от японских позиций, и там китайцы устроили маневр, воспроизводящий сражения этой горной войны. С холма Героев мы наблюдали за противником – артиллерией, пулеметными позициями, пехотой, все под белыми флагами, – он по сценарию учений находился напротив нас, на холме Неизвестных. Позади нас вдруг раздалось оглушительное пыхтение, переросшее сначала в рев, а затем в свист, будто некто рассек воздух мечом. Несколько секунд спустя в двух километрах от нас, на холме Неизвестных, поднялся фонтан грязи, медленно образовалось черное облако, и горы отозвались эхом минометного взрыва. Теперь слева и справа, ниже нас по склону холма, открыли огонь пулеметы. Через полевые бинокли мы видели, как пули решетят обозначенные вражеские позиции. Горы вдвойне и втройне усиливали грохот минометов и металлический стук пулеметов, звук несся волнами взад и вперед. Внизу, в лощине, маленькие фигурки цвета хаки, замаскированные листьями, перебирались через дамбы рисовых полей, прижимались к холму, начинали подниматься, спрыгивали вниз, когда негде было укрыться, и, едва видные нам, извивались и ползли вперед и вверх – к вражеским позициям. Они не только демонстрировали, как действуют в бою малые подразделения, но и испытывали те же страшные чувства, что и в настоящем сражении: накал, напряжение и тишину, которая скрывается под резким, грохочущим, пронзительным шумом взрывов.

Эти солдаты двигались уверенно и целеустремленно, что невозможно без большого опыта и хорошей подготовки. Минометы «Брандт» 81‑го калибра, револьверные пушки Гочкиса и чешские пулеметы вели точный огонь и обеспечивали отличное прикрытие для солдат, которые знали, как ими пользоваться. Как это и бывает на войне, каждая крошечная фигурка, ползущая вперед, казалась ужасно одинокой на этом холме, но все следовали приказам и плану и все хорошо понимали технику убийства людей. В течение часа этот затерянный и тихий уголок Китая содрогался от шума. (Я подумала, что, возможно, японские передовые посты доложат в штаб, что в китайской армии начался мятеж.)

Сигнальный пистолет Вери выстрелил красной ракетой, она взлетела над холмами и медленно опустилась вниз. Маневр закончен.

– Вот видите, – сказал генерал Вон. Он выглядел как нарисованный Уолтом Диснеем маленький китайский мальчик – с круглым лицом, круглыми яркими глазами и маленьким розовым ртом. Своими войсками он был доволен. – Вот так мы работаем. В горах мы всегда сможем их сдержать.

Обратно к реке мы ехали два дня. Если вы уже увидели хотя бы три рисовых поля, смотреть по сторонам не обязательно – все вокруг будет выглядеть так же. Моя смешная лошадь плелась вперед, а я думала об этой удивительной армии. Здесь пролегал фронт, где роль единственного механизированного средства передвижения исполняла древняя двадцатичетырехфутовая моторная лодка. А в десяти днях пути на север, недалеко