разве сделал бы это так неумело? Самые заметные опухоли на его теле остались на месте, хотя и уменьшились.

— Вот, да! — поднял когтистый палец другой сакрин.

— Ну, эти вещи типа опухолей ведь можно подделать… — неуверенно высказался туповатый стигм.

— Ага, а третий глаз замаскировать никак, — снова фыркнул сакрин.

— Он похож на майя… — вдруг прозвучало в толпе.

А крохотный плинк, зависший в воздухе под потолком, мельтеша своими прозрачными крылышками, пропищал:

— А я видел, как в каюту хозяина ночью заходил саркисоид.

Все голоса на минуту затихли. Сиур агрессивно оскалился, приподняв края верхней губы.

— Вот почему… — сплюнул он с раздражением. — Он поднял кислород у себя. Я это сразу почувствовал. Наш хозяин не дышит, зачем ему кислород? А у жителей Саркис потребность в нём даже выше, чем у нас. Они с этим саркисоидом спелись…

— Что?! Это как? — восклицали среди экипажа.

— Это всё объясняет… Я читал об этих хмырях, что у них слюна обладает целительным свойством… — рассудил пилот.

— То есть… они там что, лизались с ним? Серьёзно?! — толпа стигмов совсем расшумелась. — Фу-у, какая мерзость! Чтобы наш хозяин… с каким-то инопланетянином… Плотский контакт… Он не мог до такого опуститься! Это же межпланетная половая связь!

— Да заткнитесь вы, биомасса, — Сиур махнул пренебрежительно когтистой рукой. — У вас мысли только о еде да потрахушках. Репродуктивный контакт у высших форм жизни выглядит иначе, чем у вас. Это вы свои жидкости мешаете, а у них — прострали. Лизаться — это не половая связь… Хотя менее мерзким оно от этого не становится, — он снова поморщился и сплюнул. — Я ненавижу майя. Святоши манерные. Ни в жизнь бы не подумал, что наш хозяин… из них. Меня вполне удовлетворяла его «неизвестная форма жизни», а так… Я его таким ни за что не приму.

Гронос ничего ещё не знал. Но к моменту его возвращения из клиники всё уже было решено.

Габариты розового сакрина были чересчур велики для его крохотных силёнок, и доктор Кассор тщетно пытался уговорить своего пациента сесть в кресло и дать пристегнуть себя ремнями. Опасения его были здравы: сакрин рычал, метался и хватался за голову, словно хотел оторвать себе уши.

— Гролиан, у тебя приступ, просто сядь сюда, а иначе мне придётся опять звать охрану! Тебе нужно успокоиться, — доктор отскочил и пробормотал себе под нос: — Нет, я явно не сумею подобраться, чтобы вколоть ему успокоительное…

— Этот… майя! Это был тот самый майя… ильнур-р-р!!! Я столько лет пытался оставить это в прошлом, но Кассор, как он меня нашёл?!

— Умоляю, Гролиан, дай мне сделать укол! Тебе противопоказаны стрессы, ведь деградация будет прогрессировать…

Вытаращенные красные глаза, отливающие огнём, обратились на него. Доктор невольно отшатнулся, споткнулся и упал.

— Ты… знал?!

— Нет… Нет… Гролиан, я ничего не знал! Я наблюдал этого мутанта, но даже представить не мог, что он майя ильнур, — торопливо забормотал Кассор. — Ещё на прошлом приёме он выглядел совсем иначе… Ведь это Гронос, маньяк-убийца! Ты наверняка слышал о нём…

Чешуйчатая морда сакрина вытянулась, пасть распахнулась, выпустив облачко пара, а зрачки изменили форму со щелевидной в крохотные чёрные точки.

— Я… Я создал… чудовище… — неразборчиво промямлил он, а потом вскинул морду к потолку и душераздирающе завыл.

— Это не ты! Ты не виноват! Это была война…

— Я, гр-р-р… поддер-р-рживал… эту войну!

Охранники ворвались в кабинет, обстановка в котором уже напоминала сцену стихийного бедствия, и наконец сдержали беснующегося пациента, взявшись за удлинённые винтообразные рога и запрокинув голову. Кассор сделал укол тому в шею, где кожа была наиболее тонкой.

— Что же это… Скоро у меня шприцов таких не останется, которые возьмут твою шкуру, Гролиан, — сокрушённо пробормотал врач. — Я думал… Я надеялся…

Руки его дрожали.

10. Кораблекрушение

«Гро…лиан?» Гронос лежал в постели и напряжённо размышлял. Это имя, отдающееся в мозгу нечёткой тенью воспоминания, оно было интригующе созвучно с его собственным именем. И не только… «Гролиан. Ракос, — догадка лежала на поверхности. — Гронос! Я что, придумал это имя, мечтая походить… на него? Зачем я смешал своё настоящее имя с именем этого мерзавца? Они же уничтожили мою родину!» Он поставил на себе крест, ему должно было быть наплевать на все эти загадки из прошлого. Какая теперь разница, ведь он — злодей, он не заслуживает будущего… «Постойте. Может, я просто хотел стать… злодеем? Тот сакрин был мерзавцем, это наверняка! Я чувствовал себя… таким же, как он? Завидовал ему? Его силе? Жестокости?» Память предательски молчала, и разум его изнывал от голода. Никаких образов, ничего не рождалось в мозгу, и он выстраивал из ничего эти воздушные замки.

Майя не хотел засыпать. Он ждал, что придёт саркисоид — но, в конец измучившись подозрениями, всё-таки уснул. Луксонт так и не пришёл. Потому что экипаж корабля во главе с Сиуром, готовя восстание, заблокировал большую часть дверей, в том числе и дверь, ведущую из купальни. Убедившись в том, что хозяин спит, они заперли и его тоже. Побаиваясь физически расправиться с Гроносом, бунтовщики избрали для этого иной способ… не осознавая пока вопиющей опрометчивости этого шага.

Старый сон вновь преследовал мутанта. Теперь он знал, что это всё означает, но легче от этого не становилось. Страх заменился смертельной тоской по тому тихому, умиротворённому времени, когда был дом, семья, родная планета… И всё равно, Гроносу хотелось верить, что сны это правдивы. В сегодняшнем он видел светлое небо, заливные луга и шестилапых мохнатых зверей, за которыми он бегал с тростинкой в руках. Рядом резвились его друзья — маленькие большеголовые ребятишки, имён которых он не мог вспомнить. Они смеялись и громко звали его:

— Рако! Иди сюда, Рако! Догони меня, Рако!

Вот один из них, весело смеясь, вскочил зверю на пушистую спину и, повторяя за другом, Ракос тоже поймал животное и сделал то же самое. Шерсть зверя щекотала ему кожу на бёдрах, солнечные лучи согревали тело.

Но сон растаял так же внезапно, как и пришёл. Гронос лежал в своей постели и плакал, уткнувшись в подушку. Это время ушло, и его не вернуть больше ни на миг… Остались только сны. Он снова подумал о Луксонте. Как каждую пытку, невзирая на степень страдания, которое испытывал, этот саркисоид кричал, что хочет жить, снова и снова. И вроде бы у него тоже не было в те минуты никакой надежды на будущее. Ничего у него не было, кроме мучений и боли. И, тем не менее, стремление жить не покидало его. Просто