лишь бы никто ни с кем не ссорился.

Я иду за бабушкой в передние ряды. У них с дедушкой свои собственные места во втором ряду. Потому что первый ряд – чтобы выпендриваться. Второй – тоже чтобы выпендриваться, но там можно притвориться, что ты скромный.

Бабушка разглядывает меня, прищурившись.

– У тебя усталый вид. Мешки под глазами, все дела. Эта женщина совсем не следит, во сколько ты ложишься?

Ну, во-первых, нормально я выгляжу, не надо тут. Во-вторых:

– Я ложусь спать не поздно.

Иногда. Джей не виновата. Это все приставка.

– Ага, щаз! – заявляет бабушка. – Прямо ложишься. И какая-то ты дохлая ваще.

Вообще-то никакая я не дохлая и даже не тощая. А бабушка-то разговаривает как деревенщина. Со всеми ее попытками укосить под аристократку она, как любит говорить дедушка, одной ногой вышла из села и только пальчик высунула из глупости.

– Бабушка, я нормально питаюсь.

– Угу. Что-то не похоже. Она небось еще и не готовит? Эти молодые мамаши не вылезают из забегаловок. Наверно, каждый вечер ешь гамбургеры. Ужас!

Я ничего даже не сказала, и вот пожалуйста.

Бабушка трогает мои волосы.

– И зачем она тебе всегда эти косы заплетает? У тебя хорошие волосы! Зачем их так уродовать?

Хорошие волосы? Плохие волосы? Чего?!

– Богом клянусь, эта женщина вообще не умеет заботиться о детях, – продолжает бабушка. – Ты же помнишь, что всегда можешь вернуться домой?

Для нее мой дом – у них с дедушкой. Она вечно ведет себя так, как будто я к Джей просто погостить заехала. Скажу откровенно, сначала я правда хотела вернуться. Когда видишь маму только по выходным и праздникам, она тебе почти чужой человек. И тут тебе вдруг приходится с ней жить.

Но теперь я знаю, скольких трудов ей стоило добиться разрешения нас забрать и как ей будет больно, если я вернусь. Поэтому я отвечаю:

– Помню. Но хочу остаться с мамой.

Бабушка громко скептически хмыкает.

К нам подсаживается сестра Дэниелс. Она тоже из тусовки «спасенных и типа богатеньких». Ходит с таким видом, как будто живет не в «Кленовой роще». Бабушка обнимает ее и широко приторно улыбается – а за глаза только и делает, что поносит. Именно бабушка пустила слух, что у сестры Дэниелс дома тараканы. Теперь той больше не поручают ничего готовить для церковных праздников, и эта честь перешла к бабушке.

– Подруга, круто выглядишь! – говорит сестра Дэниелс.

Так и вижу, как бабушка раздувается от гордости. Но с лестью в церкви надо держать ухо востро. Велика вероятность, что на самом деле о тебе думают прямо противоположное, но говорят комплименты на случай, если Иисус услышит.

– Спасибо, подруга, – отвечает бабушка. – Это мне племянница купила на своей любимой распродаже.

– Я так и подумала.

А вот это уже изящное оскорбление. На бабушкином лице мелькает тень злости: она тоже поняла.

Она разглаживает юбку.

– С чем пришла, подруга? – Это по-церковному «Вали-ка поздорову».

– Просто хотела проведать Брианну, – отвечает сестра Дэниелс. – Кертис рассказал мне, что случилось в школе. Малышка, ты как?

Я смотрю через проход. Кертис, широко ухмыляясь, машет мне рукой.

Кертис – единственный внук сестры Дэниелс. Его мама сидит в тюрьме, он живет с бабушкой и все время ей стучит. Помнится, в пятом классе он сказал мне какую-то фигню, я разозлилась и дала ему в зубы. Он побежал жаловаться бабушке, та рассказала моей, и я получила взбучку. Ябеда.

Бабушка тут же наседает на меня:

– Брианна, а что случилось в школе?

Я не хотела ей говорить. А то задаст миллион вопросов, на которые я не хочу отвечать.

– Ничего особенного.

– О нет, это было что-то особенное, – возражает сестра Дэниелс. – Кертис сказал, охрана швырнула ее на пол.

Бабушка закашливается. В таких моментах весь смысл жизни сестры Дэниелс.

– Швырнула?.. – переспрашивает бабушка. – Зачем это охране швырять Бри на пол?

– Подумали, что она пронесла наркотики, – говорит сестра Дэниелс, не успеваю я и слова вставить.

Бабушка закашливается еще раз. Я уже просто зажмуриваюсь и подпираю голову рукой.

– Брианна, зачем ты связалась с наркотиками? – спрашивает бабушка.

– Не было у меня никаких наркотиков, – бормочу я.

– Ага, не было, – подтверждает сестра Дэниелс. – Она барыжит сладостями. Кертис говорит, их охрана любит поднимать шумиху. Виноваты они, но Брианну все равно отстранили.

Нет смысла даже пытаться что-то рассказать. Пусть сестра Дэниелс сама справляется. Раз уж она настолько дохрена знает, может, и мемуары за меня напишет?

– Три дня тебе дали, да, моя девочка? – спрашивает она.

– Три дня?! – вскрикивает бабушка.

Какая буря страстей. Я кладу подбородок на руку.

– Ага.

– Зачем ты вообще ввязалась в торговлю сладостями? – продолжает допрос бабушка.

– Думаю, чтобы помочь маме, – сообщает главный знаток моей жизни. Вот так сюрприз, это, оказывается, не я.

– Господь всемогущий! А я говорила, что ты плохо выглядишь! – начинает бабушка. – Пока ты жила с нами, ничего такого не было.

– Мы с Кэрол поговорили… – Сестра Дэниелс понижает голос: – Как-то странно это все выглядит. Пастор скорее бы заплатил из своего кармана, чем заставил кого-то голодать. Он очень редко кого-то увольняет. Если только… – Она поднимает брови, как будто в них зашифрован скрытый смысл ее слов.

Бабушка громко хмыкает.

– Вот то-то, – отвечает сестра Дэниелс.

Стоп, чего?!

– Если только что? – вмешиваюсь я.

– Я бы не удивилась, – произносит бабушка. Обе они косятся на Джей. – Сама знаешь, что говорят. Если один раз влез, полностью чистым уже не будешь.

Что за хрень?!

– Иисусе, – выдыхает сестра Дэниелс. – Луиза, не спускай с нее глаз. Береги внучку.

Эй, я вообще-то все слышу.

– Моя мама не употребляет наркотики!

Сестра Дэниелс кладет руку на бедро.

– Ты точно знаешь?

«Да» уже готово сорваться с языка, но я почему-то медлю.

Ну… скорее всего, не употребляет.

Во-первых, восемь лет без наркотиков – охрененно огромный срок. Во-вторых, Джей сама не захочет возвращаться к этой жизни. Она знает, как это сказалось на нас с Треем. Она не станет заставлять нас пройти через это все еще раз.

Но…

Мы через это уже один раз прошли.

На подмостки поднимается хор, оркестр играет бодрую мелодию. Прихожане хлопают в ритм.

Сестра Дэниелс похлопывает бабушку по колену.

– Луиза, просто присматривай за ними, ладно?

Через четыре часа служба наконец заканчивается. Святой дух совсем позабыл, что такое время, – и здорово дал по мозгам пастору Элдриджу. Он пыхтел до самых танцев. Бабушка, как всегда, бросилась бежать, ее парик, как всегда, слетел, дедушка взял его под мышку – выглядело, как будто он там очень давно не брил.

После службы все набиваются в подвал на общее собрание. У меня, сколько я туда ни спускаюсь, каждый раз мурашки бегут. Такое чувство, как будто внизу водятся призраки. На стенах висят портреты прежних – мертвых – пасторов. Они смотрят на нас без улыбок, как будто осуждают за слишком маленькую десятину. Подвал еще и оформлен как склеп, вообще отлично. Точно однажды из уголка выскочит Иисус и напугает меня до усрачки.

Вопрос: что делать, если тебя напугал Иисус? Взывать ли к Иисусу? Есть ли смысл хотя бы Бога поминать?

Надо обдумать.

На самом деле собрание прихожан здесь обозначает просто перекус. А перекус – это жареная и запеченная курица, картофельный салат, фасоль, фунтовые кексы и газировка. По-моему, местная паства не особо понимает, что такое «просто перекусить».

Еду раскладывают бабушка с парой подруг – и как же без сестры Дэниелс? На них полиэтиленовые перчатки и сетки для волос, тонковатые на мой гермофобский вкус. Дедушка беседует в углу с парой священников, попивая диетическую газировку. Если он возьмет в рот хоть каплю чего-то другого, бабушка поднимет вой, что он не следит за сахаром. Неподалеку пара священников подкараулили Трея. По виду он очень хочет слиться со стенкой. Джей беседует с пастором Элдриджем, улыбаясь и смеясь, как будто все нормально.

Я все еще стою в очереди за едой. Есть негласное правило, что, когда раскладывает твой родственник, ты встаешь в самый конец. Грех жаловаться. За курицу отвечает бабушка, она оставит мне хороший кусок. И попросит сестру Грант дать мне уголок персикового коблера. Персиковый коблер – любовь всей моей жизни, а уголок от него – пища богов.

Кто-то подходит сзади