Тогда все присутствующие, глядя на него сквозь сияние зимнейгоры, отозвались: «Привет». И он присоединился к гулянью.

Виновницей торжества была Лисабелл. Она выделялась средипрочих: личико тонкое, как узоры инея, губы нежные и розовые, как именинныесвечки. Большие серые глаза неотступно следили за ним. Почему-то он вдругпочувствовал траву сквозь подошвы ботинок. В горле пересохло. Язык распух.Гости ходили кругами, и посредине этой карусели все время оказывалась Лисабелл.

Квотермейн с ветерком подкатил по каменистой тропе;инвалидное кресло чуть не врезалось в стол – оно разве что не летело повоздуху. Он вскрикнул и остался сидеть подле хоровода; на морщинистом желтомлице читалось невыразимое удовлетворение.

Тут подоспел и мистер Блик: он встал за креслом и тожеулыбался, но совсем по-другому.

Когда Лисабелл склонилась над тортом, Дуглас уставился нанее во все глаза. Легкий ветер принес мимолетный запах розовых свечек. Ееличико, теплое и прекрасное, было похоже на летний персик, а в темных глазахотражались язычки пламени. Дуглас затаил дыхание. А вместе с ним остановился,затаив дыхание, весь мир. Квотермейн тоже застыл, вцепившись в кресло, какбудто это было его туловище, грозившее пуститься наутек. Четырнадцать свечей.Каждый из четырнадцати годов полагалось задуть и при этом задумать желание, длятого чтобы следующий год оказался не хуже. Лисабелл сияла от счастья. Она плылапо великой реке Времени и наслаждалась этим путешествием. В ее взгляде и жестахсквозила радость безумия.

Она что есть силы дунула, и от ее дыхания повеяло летнимяблоком.

Все свечи оказались задуты.

И мальчишки, и девчонки подтянулись к столу, потому чтоЛисабелл взялась за широкую серебряную лопаточку. На серебре играли солнечныеблики, которые слепили глаза. Она разрезала торт и положила первый кусок натарелку, придерживая лопаточкой. Девичьи руки подняли тарелку над головами.Торт был белым, нежным и – сразу видно – сладким. От него было не оторваться.Старик Квотермейн расплывался в улыбке, как блаженный. Блик грустно усмехался.

– Кому достанется первый кусок? – выкрикнула Лисабелл.

Ждать ее решения пришлось ужас как долго; со стороны моглопоказаться, будто частица ее самой успела впитаться в податливую белизнумарципана и хлопья сахарной ваты.

Лисабелл сделала два медленных шага вперед. Сейчас она неулыбалась. Ее лицо было сосредоточенно-серьезным. Держа тарелку на вытянутыхруках, она устремилась к Дугласу.

Когда она остановилась перед ним, лицо ее оказалось совсемблизко, и он кожей почувствовал легкое дыхание.

Содрогнувшись, Дуг отпрянул назад.

Уязвленная Лисабелл широко раскрыла глаза и шепотомпрокричала слово, которое он поначалу не разобрал.

– Трус! – выдохнула она и добавила: – Да еще и дикарь!

– Не слушай ее, Дуг, – сказал Том.

– Во-во, не принимай всерьез, – сказал Чарли.

Дуглас отступил еще на шаг и прищурился.

Тарелка все же перекочевала к нему в руки; вокруг плотнымкольцом стояли ребята. Он не видел, как Квотермейн подмигнул Блику и ткнул еголоктем. Единственное, что он видел, – это лицо Лисабелл. На нем играли вишни иснег, вода и трава, и этот ранний вечер. Это лицо заглядывало прямо в душу.Почему-то ему чудилось, будто она его трогает – то тут, то там, веки, уши, нос.Он содрогнулся. И попробовал торт.

– Ну? – спросила Лисабелл. – Что молчишь? Если у тебя дажесейчас поджилки трясутся, могу поспорить, что там – она указала наверх, всторону дальней кромки оврага, – ты окончательно сдрейфишь. Сегодня ночью, –продолжила она, – мы все отправимся туда. Могу поспорить, ты и близко неподойдешь.

Дуг перевел взгляд на край обрыва: там стоял дом спривидениями, куда мальчишки порой наведывались при свете дня, но никогда несовались по ночам.

– Ну? – повторила Лисабелл. – Язык проглотил? Придешь илиструсишь?

– Дуг, – возмутился Том. – Почему ты это терпишь? Срежь-каее, Дуг.

Дуг опять поднял взгляд от лица Лисабелл на высокийкрутогор, к нехорошему дому.

Торт таял во рту. Дуглас, то стреляя глазами, то силясьпринять решение, ничего не надумал – так и стоял с набитым ртом, а языкобволакивала сладость. Сердце билось как бешеное, к щекам прихлынула кровь.

– Я буду, – выдавил он.

– Как это понять: «буду»? – потребовала Лисабелл.

– Буду там, – сказал он.

– Молоток, Дуг, – похвалил Том.

– Смотри, чтоб она над тобой не прикололась, – сказал Бо.

Но Дуг повернулся к друзьям спиной. Вдруг ему вспомниласьодна старая история. Когда-то давно он убил бабочку, опустившуюся на куст: взялда и сбил палкой, без всякой причины – просто настроение такое было. Поднявглаза, он между столбиками крыльца увидел над собой изумленное лицо деда – нидать ни взять, портрет в раме. Дуг тогда отбросил палку и подобрал рваныекрылышки – яркие лоскутки солнца и трав. Он стал нашептывать заговор, чтобы онисрослись, как было. В конце концов у него сквозь слезы вырвалось: «Я не хотел».

А дедушка в свой черед сказал: «Запомни: ничто и никогда непроходит бесследно».

От истории с бабочкой его мысли обратились к Квотермейну.Ветви деревьев трепетали на ветру; почему-то Дуглас уставился на Квотермейна вупор и представил, каково это – вековать свой век в доме с привидениями. Онподошел к именинному столу, выбрал тарелку с самым щедрым куском торта инаправился в сторону Квотермейна. На стариковском лице появилось чопорноевыражение; тусклые глаза встретили мальчишеский взгляд, обшарили подбородок инос.

Дуглас остановился перед инвалидной коляской.

– Мистер Квотермейн, – выговорил он.

И протянул тарелку сквозь теплый воздух прямо в рукиКвотермейну.

Сначала старик и пальцем не пошевелил. Потом будто быпроснулся и удивленно принял тарелку. Это подношение озадачило его сверх всякоймеры.

– Благодарю, – сказал он, только очень тихо, никто даже неуслышал.

Его губы тронули кусочек белого марципана. Все замерли.

– Рехнулся, Дуг? – зашипел Бо, оттаскивая Дуга от коляски. –Спятил? У нас что сегодня, День примирения? Хочешь, чтоб с тебя эполеты сорвали– только скажи. С какой радости потчевать этого старого хрена?

«А с такой, – подумал Дуглас, но не сказал вслух, – с такойрадости, что я уловил, как он дышит».