– Они победили. Мне-то хотелось – подумать только! – оказатьим услугу. Где были мои глаза? Я хотел, чтобы они занимались мышиной возней,как мы, чтобы увядали и приходили от этого в ужас, и умирали, как умираю я. Ноони не понимают, они остаются в неведении, они еще счастливее, чем были мы, –если такое возможно.

– Разумеется. – Блик толкал перед собой кресло. –Счастливее. Но, в сущности, стареть не так уж плохо. Все нипочем, еслиприсутствует в твоей судьбе одна штука. Присутствует – значит, порядок.

Опять это невыносимое слово!

– Замолчи!

– Мыслям не прикажешь, – отозвался Блик, с трудом прогоняяулыбку, тронувшую морщинистые губы.

– Допустим, ты прав, допустим, я жалкая личность, торчуздесь, как плаксивый идиот!

Солнечные веснушки пробежали по его рукам, покрытым бурымипятнами. На какой-то миг эти узоры сложились один к одному, как в разрезнойкартинке, и руки сделались мускулистыми, загорелыми и молодыми. Он не поверилсвоим глазам: куда исчезли старость и дряхлость? Но веснушки уже заплясали,замигали под проплывающими кронами деревьев.

– Что мне делать, как быть дальше? Помоги, Блик.

– Каждый сам себе помощник. Ты направлялся к пропасти. Ятебя предостерег. Мальчишек теперь не удержишь. Будь у тебя побольше здравогосмысла, ты бы мог поддержать их бунт: пусть бы не взрослели, жили бы эгоистами.Тогда бы узнали, почем фунт лиха!

– Ты задним умом крепок.

– Скажи спасибо, что я раньше не додумался. Хуже нет, есличеловек застрял в детстве. Сплошь и рядом такое вижу. В каждом доме есть дети.Гляди – это дом бедняжки Леоноры. А вот там живут две старые девы со своейЗеленой машиной. Дети, дети, не знающие любви. Теперь взгляни туда. Овраг.Душегуб. Это тоже жизнь: ребенок в обличье мужчины. Вот где собака зарыта. Дайсрок – любого из тех мальчишек можно превратить в Душегуба. Но ты ошибся ввыборе стратегии. Силком ничего не добьешься. Недоросля нужно всяческибаловать. Пусть не прощает обид и обрастает ядовитыми шипами. Пусть дорожитостровками злобы и несправедливости. Если уж ты хотел их покарать, лучше всегобыло бы сказать: «Бунтуйте! Я с вами, переходим в наступление! Да здравствуетхамство! Перебьем всех гадов и сволочей, что стоят нам поперек дороги!»

– Уймись. Все равно у меня к ним ненависти больше нет. Ну иденек, поди разберись. Я ведь и вправду выглядывал из-за его лица. Точноговорю, я там был, влюбленный в ту девчушку. Прожитых лет как не бывало. Яснова увидел Лайзу.

– Не исключено, что события можно повернуть вспять. В каждомиз нас живет ребенок. Запереть его на веки вечные – дело нехитрое. Ты сделайеще одну попытку.

– Нет. С меня довольно. Хватит с меня войны. Пустьотправляются на все четыре стороны. Смогут заслужить для себя жизнь получшемоей – на здоровье. Теперь у меня язык не повернется пожелать им такой жизни,как моя. Не забывай: я смотрел его глазами, я видел ее. Боже, какое дивноеличико! Ко мне вдруг вернулась молодость. Давай-ка к дому. Хочу составить планына год вперед. Требуется кое-что прикинуть.

– Слушаюсь, Эбенезер.

– Нет, не Эбенезер и даже не Скрудж. А неизвестно кто. Я ещене решил. Такие дела наспех не делаются. Знаю одно: я не тот, что прежде. Покане могу сказать, чем займусь дальше.

– Займись благотворительностью.

– Это не по мне, сам знаешь.

– У тебя же есть брат.

– Ну да, в Калифорнии живет.

– Когда вы в последний раз виделись?

– Дай бог памяти… лет тридцать назад.

– У него ведь и дети есть, правда?

– Кажется, есть. Две дочки и сын. Взрослые уже. У самихдети.

– Вот и напиши им.

– О чем писать-то?

– Пригласи в гости. Места всем хватит. А один изплемянников, может статься, чем-то смахивает на тебя. Вот что мне пришло вголову: коль скоро у тебя нет собственной надежды на продолжение рода, набессмертие – называй как хочешь, – можно поискать такую надежду в доме брата.Сдается мне, ты бы охотно взял на себя некоторые заботы.

– Бред.

– Нет, здравый смысл. Для женитьбы и отцовства ты слишкомстар; остается только экспериментировать. Сам знаешь, как в жизни бывает. Одинребенок похож на отца, другой на мать, а третий пошел в кого-то из дальнихродственников. Не думаешь, что такое сходство будет тебя согревать?

– Слишком уж примитивно.

– А все-таки обмозговать стоит. Да не тяни, а то опятьстанешь кем был – вредным старикашкой.

– Вот, значит, кем я был? Так-так. А ведь старался нескатываться до вредности, да, видно, не удержался. А сам-то ты не вредный,Блик?

– Нисколько, потому что я над собой работал. Навредить могутолько себе. Но за свои ошибки других не виню. У меня тоже есть недостатки,просто не такие, как у тебя. К примеру, гипертрофированное чувство юмора. – Сэтими словами Блик то ли подмигнул, то ли просто сощурился от уходящего солнца.

– Хорошо бы и мне вооружиться чувством юмора. Ты заходипочаще, Блик. – Непослушные пальцы Квотермейна сжали руку Блика.

– На кой ты мне сдался, старый чертяка?

– Да ведь мы – Великая армия, забыл? Твоя обязанность –помогать мне думать.

– Слепые, ведущие увечных, – фыркнул Блик. – Вот мы ипришли.

Он остановился у аллеи перед облезлым, серым строением.

– Неужели это мой дом? – удивился Квотермейн. – Страшен каксмертный грех, господи прости! Покрасить его, что ли?

– Вот тебе, кстати, еще одна тема для размышлений.

– Не дом, а тихий ужас! Подкати меня к порогу, Блик.

И Блик покатил друга по аллее.

На дне пахнущего сыростью оврага, среди поздней летнейзелени стояли Дуглас, Том и Чарли. В неподвижном воздухе комары устроилиприхотливые танцы. Под собственный истошный писк.

– Все свалили, – проговорил Том.

Дуглас присел на валун и снял ботинки.

– Бабах, ты убит, – вполголоса сказал Том.

– Эх, если бы так! Лучше б я был убит, – вырвалось у Дуга.

Том спросил:

– А что, война окончена? Можно свертывать знамя?

– Какое еще знамя?