схватился за неё покрепче. Сначала вся эта грузная махина казалась не слишком тяжёлой, лишь немного натирала шею, как ледяной наждачной бумагой.

— Ладно, назвался груздем — полезай в короб, — Нона проверила опустевшую и погрязшую в хаосе площадь на наличие чужих глаз, но выбитые окна зданий лишь печально падали в гнусную темноту, а кроме хрустящего колючего звука падающих кирпичей и затихающего баса колокола ничего не сотрясало небо.

Даглас, с виду напоминающий покорного вола перед плугом, слегка сгорбившись потащил телегу наискосок по разбитому шуршащему гравию. Грудь от напряжения сводило чуть ли не до треска, а ноги сразу увязли в утомлённой мелкой дрожи, но демон не подавал вида, продолжая паровозом терпеливо пыхтеть по дороге, твёрдо отталкиваясь носками от земли.

Нона торопливо шла рядом и подбирала с тротуара, усыпанного серыми осенними кронами, осколки стен, освобождая колёсам более-менее ровный путь. Периодически девушка заглядывала к раненным, проверяла их пульс.

Город словно вымер, хотя подавляющее большинство людей просто благоразумно сбежали из опасного центра на окраины, а другие боролись за свою непокорную жизнь в лазарете. В тугой, как прогорклое масло, тишине потерянно стонал ветер, разозлённо хлопая дверями и путаясь в молодых желтоватых листьях вязов. Шуршащий трепет и грохот заунывно бросались по улицам, наталкиваясь на разбитые фонари, осколки стен, мёртвые тела в пропылённых сухих лужах чёрной крови.

Даглас старался не опускать голову, но и сверху на него порицающе давили красный дымный небосвод и трупы, повешенные на деревьях как ленты на столбах. Белые, с распахнутыми ртами и глазами — грубыми, каменными, исступлённо застывшими. С наглым жужжанием мухи садились на гниющие желтоватые раны, потирая мелкие лапки.

— Зачем им это?.. — едва слышно риторически проскрипел печник, выдохнув большое мазутное облако дыма.

— Что? — Нона с завидным равнодушием привычно оттащила с дороги ещё одно обескровленное тело и подняла на друга вялый вопросительный взгляд. — Убивать?

— Угу…

Нона озадаченно покачала головой. Она и сама не знала. Будто бы чем больше людей погибнет, тем скорее правительство прислушается к повстанцам, как беспросветно глупо… Без этого можно обойтись, но тем, кто начал бойню, уже всё равно, как она закончится. А цель — результат в отношении их самих, страх, паника…

Но ведь главным на самих людей наглухо плевать. Им просто боязно, что рабочая и военная сила умирает, а поддаваться не хочется… И только таким образом эти великие умы человечества и умеют договариваться…

— Притча есть, про двух баранов. Шли они по бревну через реку, столкнулись на середине, никто уступать не хочет, треснулись лбами, упали и утонули.

— Разве трудно пойти на компромисс?.. — обескураженно проронил Даглас, натруженно потирая тлеющее паром лицо. Конечно, он всё понимал, но происходящее уже обратилось в такой зверский абсурд, что поднимает дикий внутренний крик о помощи. При каждом случайном взгляде на мертвецов впереди демон чувствовал, как сердце гибло жжёт и колотит, хрипло пропуская удары и швырком бросая его то в ноги, то в голову.

В чём они провинились?.. В том, что живы?..

— Поэтому они и бараны, — поставила тоскливо напряжённую точку в разговоре врач.

До лазарета шли молча, хотя с каждым шагом Даглас всё сильнее утопал в гадком оцепенении от усталости и потрясения. Только у ворот, сбросив с себя оглоблю, он, медленно качаясь, позволил себе привалиться к белой стене. Его лёгкие раздувались широко, как мехи, он мелко дрожал всем телом от дрянного переменного грохота сердца.

Медсёстры оперативно забрали раненных и пленного внутрь, Нона побежала им помогать.

Двор опустел. Ужас пройденной улицы начал мирно угасать в голове, но тут же свирепо возвратился срывающим уши беспощадным воем, кроющим всё вокруг в багряный липкий мрак.

Перед глазами Дагласа снова вспыхнули трупы. Гора мёртвых тел… Нельзя, нельзя думать… Дыхание перехватило, словно ему сжали огненной сталью горло, он разом недвижимо обмер, брошенный в дремучую бурю эмоций без предупреждения.

Воздуха…

К горлу вместе с обжигающей болью подкатила волна гемолимфы, смешанной с сажей, и с булькающим кашлем, лихорадочно согнувшись, Дагласа вывернуло наизнанку. Кровь всё продолжала сочиться сквозь кошмарно трясущиеся пальцы, не останавливаясь и засоряя склизким комом дыхание, перед глазами брызнули расплавленной пеленой чёрные круги.

Чем больше удушье и паника рвали Дагласа в гадкие лоскуты, тем ниже он падал по стене, будто пытаясь зарыться в землю от преследующих его стонущих отголосков и кислого мокрого запаха смерти…

Сколько можно, как долго это будет продолжаться, неужели он обречён страдать вот так?.. Бестолочь, лучше бы ты сдох, неблагодарная тварь, что ни делай тебе не спасти себя от самого же, умри, умри, умри…

— Эй, ты чего расселся, тетеря, — из забвения Дагласа вывел тихий и исполненный нежного сострадания голос подруги. Она так редко говорила подобным тоном, и сейчас, когда печник как никогда в нём нуждался, его вернули им к жизни, бардовая дрянь хлынула из сознания, и голова взорвалась нарастающей дурной болью от влетевшей в неё на всей скорости реальности.

Нона заботливо обернула рогатую голову друга воротом его пальто.

— Всё хорошо. Я тут.

Даглас встретился с врачом осоловевшими влажными дьявольскими глазами, невозможно напуганными и встревоженными до беспамятства. Девушка ободряюще улыбнулась, хотя при этом взгляд её оставался суровым и бестелесным. Она так истрепала свою душу, сокрушив её в бесчувственный пепел всего за несколько лет войны, но всё ещё осталась собой.

Даглас нервно вздрогнул, ломко заикаясь вдохнул, прошептал в разгорячённой истерике, искренне, как покинутый ребёнок:

— Мне страшно.

Нона раздосадованно вздохнула и ласково обняла Дагласа, позволив ему печально уткнуться головой в её грудь.

— Горе ты моё…

* * *

Паровоз остановился, развязной волной качнувшись на колёсах.

Даглас сразу тревожно заподозрил неладное. До станции ещё далеко, значит, тот очевидно мощный взрыв пропана привлёк внимание экипажа, и проверить они решили сразу, пока место преступления не остыло.

Убитые створки двери разъехались, и на уступе лесенки появился машинист, загорелый, седой и ужасающе суровый, в рабочей голубой форме и с таким гуммозным выражением лица, что невзначай начинает потряхивать от нервной растерянности.

— Даглас?

Печник неожиданно подскочил, как на пружине, и, увидев знакомое по