Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(Пояснение: сам Тимурленг на последующих страницах расскажет о событиях, связанных с войной против Тохтамыша, поэтому нет необходимости в том, чтобы мы давали какие-либо подробные пояснения по данному вопросу, вкратце лишь сообщим, что это был один из крупных повелителей южной части России. — Переводчик.)
Я не могу удержать калам в правой руке, но могу удерживать ею рукоятку сабли и рубиться, так как плечо, предплечье и кисть не повреждены. За сорок восемь лет, прошедших с даты того сна, я получил в битвах сто семьдесят две раны, но никогда из моих уст не вырывалось и стона, и всякий раз как мне наносилась рана я лишь стискивал крепче зубы, чтобы не застонать невольно. Следуя велениям того сна, я помнил и проявлял заботу о людях науки, искусства и поэзии, даже если некоторые из них и не были мусульманами, вопреки тому, что считались еретиками подобно Шамсуддину Мухаммаду Ширази (имеется в виду Хафиз Ширази).
Когда я вступил в Шираз, до того как собрать тамошних ученых мужей, повелел я доставить ко мне Шамсуддина Мухаммада. Через час доставили ко мне старика, чуть согбенного, заметил я, что один глаз у него слезится, я спросил его: «Ты и есть тот самый Шамсуддин Мухаммад Ширази?»
Старец ответил: «Да, о повелитель Вселенной».
Я сказал: «Это ты писал в одной из своих газелей слова, смысл которых сводился к следующему: «Боже, надели нашего мухтасиба (т. е. чиновника, надзирающего за соблюдением нравственных устоев), мелодичностью бубна и свирели, а саз (вид музыкального инструмента) шариата от этого не лишится своего законного характера».
Ширазский поэт сказал: «Да, повелитель Вселенной, я сложил э^и стихи». Я сказал: «Ты что, не знал, что эти стихи — прямое оскорбление религии?» Поэт сказал: «Я не намеревался оскорблять религию и хотел лишь сказать, что звучания бубна и свирели настолько незначительны, что не могут поколебать устоев религии».
Я сказал: «Это не так, и в этом стихе явно проглядывается намерение оскорбить». Потом я спросил: «Хочешь увидеть Самарканд и Бухару, города, которые ты поминаешь в своих стихах?» Он ответил: «О повелитель, будь я молод я бы еще, может, стремился увидеть Самарканд и Бухару, но поскольку я стар, то знаю, что пустившись в путь могу не достичь цели, умереть в пути, не вернуться в Шираз». Я сказал: «Эй, Шамсуддин Мухаммад, кроме Шираза видел ли ты другие края? (Тимурленг произносил и писал Си-раз вместо Шираз — Марсель Брион). Ты воображаешь, что красивее Шираза нет других мест? Тогда как твой Шираз перед моим Самаркандом выглядит как маленький и ничтожный городишко».
«Еще до того как я достиг власти, Самарканд был одним из красивейших городов мира и сделал я его самым красивым и благоустроенным городом Вселенной. В твоем Ширазе есть не более семи мечетей, среди которых лишь одна — большая, а в моем Самарканде насчитывается двести больших мечетей, в каждой из них по две, три, а то и четыре «гульдаста» (минарета), а на куполах каждой мечети установлены золотые полумесяцы, и когда с вершины холма на окраине ты посмотришь на Самарканд, утопающий в зелени садов, можно подумать, что зришь рай земной».
Однако, Шамсуддин Мухаммад не захотел покинуть Шираз, съездить в Самарканд и прожить там остаток своей жизни. И несмотря на то, что он являлся, на мой взгляд еретиком, я повелел дать ему тысячу золотых динаров, чтобы он мог в достатке прожить свои оставшиеся дни и с того дня как я видел тот сон, ни один ученый, ни один деятель искусства, ни один поэт не был обижен мною.
Бывало, когда мне приходилось силой брать защищавшийся город, сломив его сопротивление и затем, подвергая казни его жителей за то, что не сдались по доброму, даже в этих случаях, я всегда велел отделять от них ученых, людей искусства и поэзии, чтобы их не убивали как остальных. Разрушив такой город, я разрешал ученым и поэтам селиться где им угодно, а искусных ремесленников переселял в один из своих городов, обеспечивая их всем необходимым для проживания и говорил им, чтобы продолжали заниматься своим делом в том городе и жили со всеми удобствами. Ученые, поэты и искусные мастера при мне пользовались настолько большим почетом, что даже когда христианский епископ города Султания надерзил мне, я воздержался от того, чтобы наказать его, более того, предложил ему ехать в Самарканд и прожить там остаток своей жизни.
Христианский епископ Султанин жил вначале в Нахичевани и был там духовным главой армян-христиан, затем он был переведен в Султанию и там ему довелось встретить меня. Я любезно принял его, усадил рядом с собою и, зная о трудностях с продовольствием вследствие военных действий в Султании, повелел, чтобы принесли ему поесть. И этот христианин, поев и насытившись, вместо того, чтобы выразить хозяину свою благодарность, повел недостойные речи, сказав: «Эй, Амир Тимур, ты, который утверждаешь, что ты мусульманин и веришь в Бога, отчего же ты проливаешь так много крови и убиваешь рабов Божьих». Я ответил: «Я убивал и буду убивать тех, кто, став мусульманами, затем изменили исламской вере, а мусульманин, изменивший нашей вере есть еретик и подлежит убиению». Епископ сказал: «Однако ты в Армении убил множество христиан, разве они были раньше мусульманами, затем изменившими исламу?» Я ответил: «Они не были мусульманами, однако были они воинствующими кафирами (неверными), против которых следует вести священную войну, ведь воинствующий кафир — это неверный, немусульманин, ищущий повода для войны с мусульманами, начавший такую войну подлежит убиению. Ты же, о христианин, радуйся, что относишься к сословию ученых и считаешься одним из ученых-христиан. Не будь ты ученым, я бы повелел чтобы на моих глазах с тебя живого содрали кожу, чтобы знал, как наказывают за оскорбление повелителя подобного мне.
Поскольку ты ученый, не стану я проливать твою кровь». Епископ Султанин попросил, чтобы я простил его и я согласился, чтобы его отправили в Самарканд и он увидел мою столицу, и после его недолгого пребывания там, я наделил его миссией своего посла и он повез от меня послание на Запад королю ференгов.
После возвращения из похода на Бухару и того вещего сна, до меня дошло, что пятеро из тогдашних правителей Мавераннахра, бывших
