* * *

«Итак, лет этак двадцать с хвостиком назад прибыл я на Крайний Север в поселок Большой Лог молодым лейтенантом, – написал на чистом листе бумаги Баринов, потом покусал кончик шариковой ручки. И уверенно застрочил дальше: – Романтики в моей шальной голове было хоть отбавляй. Во сне виделись далекие страны, почему-то пальмы и адмиральские звезды на погонах. Душа пела и требовала подвига...»

Баринов подробно описал свой первый поход, в котором познакомился с главными заповедями подводника. Снова погрыз кончик авторучки, перечитал написанное, поставил две запятые, потом зачеркнул их, сомневаясь в нужности знаков препинания, с которыми не очень дружил, и продолжил с чувством глубокого удовлетворения. Вот только сейчас понял он эту крылатую фразу, которую любил произносить самый долговечный генсек Советского Союза.

Баринов подпер голову рукой. Вроде не так много и написал, а притомился как-то. Но зато – чувство глубокого удовлетворения. Тьфу! Привязалось...

Вот плеваться негоже. Подводники в приметы верят. Но у Баринова как-то все вразрез с приметами шло. Вот взять хоть число тринадцать. Несчастливое и даже опасное число. Будь Баринов суеверным, он бы с тоской на лодочку свою ступил, потому как номерок у нее был как раз «чертова дюжина». Тринадцатой по очередности постройки из лодок этой серии была его субмарина. Несмотря на такой номер, она благополучно отходила всю свою подводную «жизнь» и от бед экипаж сберегла. Хотя первый ее механик Гена Птичников – царство ему небесное, давно в лучшем из миров – то ли по великой пьянке, то ли с большого бодуна бутылку шампанского с первого раза о корму не разбил. Не получилось. Кое-кто вздрогнул – быть беде. Но на него шикнули: «Не каркай!» И лодку все беды обошли стороной.

И другие приметы, которые считаются не совсем добрыми, на судьбе лодки и ее экипажа не отразились. В море выходили и в понедельник, и в пятницу, вопреки тому, что это не к добру. И женщины бывали на борту. Кое-кто из научных работников женского пола даже в море с экипажем выходил, следил за приборами и параметрами, которые они выдавали.

Баринов вспомнил, как кэп был вежлив с учеными дамами, и только мужики чувствовали, что он напряжен, как натянутая струна. Он был вежлив и молчалив. Даже доктор тогда забеспокоился о нем: все ли хорошо со здоровьем?

А все было просто: примета плохая – женщина на борту. И как только дамы сошли на берег, к кэпу дар речи вернулся, и стал он тем самым, узнаваемым, к которому так все привыкли.

* * *

«И вообще, в море нам с нашей тринадцатой по счету лодочкой везло, вопреки всем приметам. В последнем походе все компрессоры вышли из строя, воздуха взять негде было для продувания цистерн. Так мы просто с разгона, «пробкой» наверх вылетали и продували балласт газами от работающих дизелей. И если вода кончалась дистиллированная, тоже не беда. Собрали настоящий самогонный аппарат! Гнал, милый, воду за милую душу! Как говорится, голь на выдумки хитра. Потом, правда, слушок был, что кое-кто аппаратец этот по его прямому назначению употребил, точно не знаю. Но дыма без огня не бывает. Да, о дыме и огне: горели дважды. И тонули дважды. Так что огонь, воду и медные трубы самогонного аппарата мы вместе с нашей родной лодочкой успешно прошли, даром что довелось ей тринадцатой по счету на свет появиться и перепугать кое-кого номерком этим несчастливым...»

* * *

Баринову от мыслей о лодке стало жарко. Вслух бы не сказал, а в душе она для него была живой. Да еще и, можно сказать, со счастливой судьбой. Отмерив необходимо по штату число погружений и точно такое же число всплытий, «Новосибирский комсомолец» стал музеем. И Баринов не думал не гадал, да так вышло, что через много лет снова встретился со своей лодкой, уже на берегу. Он уже был сухопутный, и она – сухопутная.

Удивительно, но он всегда вспоминал о лодке, как о женщине, – с любовью. Иногда – с тоской. А как иначе, если еще вчера она была боевой подругой, а сегодня на нее приходят посмотреть все кому не лень. И сфотографироваться на память рядом, потому что нет уже никаких секретов. Это когда она по океанскому дну рыскала, как акула, с бортовым номером Б-396, пугая субмарины противника, все было засекречено. А сегодня это музей «Подводная лодка», поставленный почему-то в Москве, на берегу Химкинского водохранилища в Северном Тушине. Смешно! Какое это все имеет отношение к флоту и морю?!

После экскурсии на борт боевого корабля, который по выслуге лет не распилили на металлолом, а поставили на всеобщее обозрение, Баринов прижался к теплому, словно до сих пор живому корпусу и тихонечко, чтобы никто не слышал, сказал:

– Спасибо тебе, моя лодочка!

* * *

«Сначала корабелы назвали нашу лодку «Сом». Она и правда была похожа на эту подводную тварь – то ли рыбу, то ли зверя. Даже характер у лодки был сомий – в море она двигалась неторопливо, сосредоточенно. Не то что какая-нибудь килька в томатном соусе!

Когда первая лодочка этого проекта вышла на мировые просторы, натовские супостаты окрестили ее по-своему – «Танго».

А мы любовно обозвали ее «Резинкой». За корпус, оклеенный толстым слоем резины. Механики, правда, дали ей еще одно название, которого при дамах не упоминали. Очень мужское имечко – «Гандон, надутый водородом». Ничего обидного! Это за способность выделять большое количество водорода аккумуляторной батареей.

Если бы мне дозволили провести экскурсию по своей лодке, я бы о втором названии умолчал. Да и первое – с двойным смыслом. Но это пояснения для циников. В здоровом мужском коллективе никто ни от первого, ни от второго названия не шарахался. А как раз наоборот. Индивидуальные средства защиты, так сказать...

Кстати, об этих самых средствах. Байка, о которой я тут хочу поведать, обросла такой бородой, чтоее рассказывают все кому не лень. Причем каждый рассказчик, даже если он моря не видел ни разу в жизни, выдает ее за случай, произошедший с ним лично. Это как то самое бревно, которое с Лениным по Красной площади на субботнике, судя по мемуарам пламенных революционеров, несло человек триста. Впрочем, не исключаю, что проделанный мною трюк был героически повторен десятки раз.

Дело было так. Как-то раз после похода мы попали сразу в ремонт, до дому не добрались и оказались хоть и на воле, но вдали от того, что снилось нам последние полгода. Единственный счастливчик из экипажа – замполит. Его супруга подсуетилась и прикатила на свидание прямо в Мурманск. Значит, опять самое сладкое тем, кто бревна на субботниках носил! Пламенным революционерам, стало быть. И пусть бы он шел на свидание с дражайшей своей Марьей Ивановной и не трогал тех, кому обломали весь кайф. Так нет же! Вот что значит гадостная натура. Он, отправляясь на берег, нам объявил, что отныне начинает борьбу за нравственность. И стало быть, про всех, кто ее не блюдет и готов рвануть в кабак с пьянством и прочими излишествами, будет доложено женам.

Ну не гад? Гад!

Народ, конечно, расстроился. Тут от воздержания уже глаза из орбит лезут, а нам вместо дома – ремонт. Ну ладно, партия дала такую команду – исполним! Но зачем же тайное-то выдавать?