А в этой...

В этой у него от моря остались только воспоминания да глухая тоска. Ему казалось, что раньше все крутилось вокруг моря и подлодки. Да так оно и было. Даже семья и личная жизнь только в свободное от работы время. Иногда, когда особенно обидно было оттого, что дом не греет, ему казалось, что дороже, чем его подводная лодка с экипажем, у него никого нет.

Потом он мысленно стыдил себя: сыновья же есть, кровь родная. Им он старался отдавать себя всего. Но много ли он был на берегу? А маленькие дети быстро забывали его, и, приходя из похода, он встречал дома двух испуганных зверьков, которые смотрели на отца как на чужого.

Не у него одного так было. Все мужики переживали подобное. Но там, где жены в отсутствие мужей постоянно детям напоминали о папе, было проще. А у него Алла Константиновна, казалось, даже рада была, что его нет дома. Похоже, и не вспоминала. Поэтому возвращения были болезненными. Слава богу, дети через несколько часов оживали, лезли к нему на руки, и Баринов оттаивал.

Только Алла была как холодная стена. Ее даже подарки не трогали. Они, конечно, помирились после той безобразной сцены с сапогами, но только чтобы можно было как-то находиться под общей крышей.

Баринов уже много раз думал о разводе. Но как? Развестись можно с женой, а с детьми не разводятся. И что будет? Как существовать дальше? На эту тему они с Аллой поговорили как-то совершенно откровенно. Удивительно, но она не стремилась к разводу. Только потом Илья понял: ей удобно было быть замужем.

После того разговора оба сделали вывод: живем дальше вместе. И жили. Она готовила обеды, которые он искренне нахваливал. Он валялся на ковре с мальчишками, читал им книжки, и она улыбалась, глядя на эту семейную идиллию. Они обсуждали, что купить на зиму Андрюшке – шубку или куртку на меху, и когда лучше с Алешкой поехать в Питер к знаменитому травнику.

Посмотришь со стороны – дружная семья, в которой все замечательно. Но все это было днем. А по ночам им приходилось спать вместе. И это был настоящий кошмар. Сначала он думал, что общее одеяло примирит. Пусть без любви, но желание секса сблизит их.

Как бы не так! Алла не только не проявляла интереса к Баринову, но и всячески избегала близости. Дом и вынужденные ночевки в нем стали для него настоящей пыткой. Ну не мог он лезть к женщине, понимая, что она вообще ничего не хочет. Через какое-то время он тоже охладел к ней. Она была замечательной матерью, отличной хозяйкой в доме и никакой женщиной.

Внешне все было как всегда. Они гуляли вчетвером, ходили вместе в гости. А когда оставались вдвоем, им не о чем было говорить. И раздражение, которое возникало ночью, днем все чаще и чаще выливалось в скандал. Скандалы возникали на пустом месте. Слово за слово – и в крик. Да так, что дети начинали рыдать.

Бариновы взрывались по любому пустяку. И чтобы избежать этих ненужных ссор, Илья все чаще стал заруливать вместо дома в «Золотую вошь», а командировкам в Мурманск радовался, как ребенок игрушке.

Со временем страсти утихли, и они жили просто по инерции. Баринов уже даже не скрывал от мужиков, что у него в семье такая ерунда. Он привык. И, глядя на Аллу Константиновну, думал о том, как он вообще мог на ней жениться. Он ругал себя последними словами, назначал даты ухода из семьи и... оставался. Дети были для него тем тормозом, который срабатывал очень хорошо.

* * *

Утро нового дня на «фазенде» у Баринова началось просто замечательно. Он проснулся в отличном настроении и увидел крошечную радугу на оконном стекле. Оно запотело за ночь, а выглянувшее солнце заиграло в холодных каплях всеми цветами.

Баринов сладко потянулся, ощутил нежнейшее домашнее тепло под старым одеялом. Снизу бока грела перина, которая тоже досталась ему вместе с домом. Ему все вместе с этим домом досталось. И за сущие гроши. Скажи кто раньше, что он сможет счастье купить по сходной цене, – засмеял бы. Да и под счастьем другое понималось. А сегодня – вот оно, счастье! И именно по сходной цене.

Печка теплая, не остывающая к утру, кружка синяя, огород с картошкой да одеяло с периной – все твое. И свобода в придачу.

Баринов выпростал из-под одеяла голые пятки, «пощупал» ими воздух. Тепло!

Вылез из-под одеяла. Было раннее утро, но ему не хотелось валяться. Да еще и выспался в этой загородной тишине, как сурок.

Печь была хоть и не горячей, но теплой. И чайник за заслонкой не остыл. Не с пылу с жару, но чай можно пить. Он, чай этот дачный, был особенным. На городской не похож – духовитый. И под любым градусом хорош. Или Баринов все это себе придумал?! Как в старом кино профессор Плейшнер, опьяненный воздухом свободы? Может быть, и так. Слишком тяжел и грустен был последний год у бывшего подводника Ильи Александровича Баринова...

Баринов потянулся через стол, за которым писательствовал, отдернул в сторону занавеску на шнурке. За окном расстилался молочный туман, прошитый сверху лучами холодного осеннего солнца. У самой земли «молоко» было жидким, и Баринов засмотрелся на галок, которые потрошили корку хлеба на соседском огороде. Наглые птицы яростно цеплялись за кусок со всех сторон, тянули с силой каждая в свою сторону, не уступали.

А в трех метрах от птиц из-за перевернутой вверх дном корзины за пернатыми наблюдало невиданное чудище: лысое, с тощим хвостом, который метался из стороны в сторону, с раскосыми марсианскими глазами. Баринов даже вздрогнул. Что-то подобное он видел в американском кино. Как его, дай бог память, «Чужой» или «Чужие»... Что-то такое.

Баринов уже готов был выползти на крыльцо, чтобы посмотреть поближе, но в это время в соседнем доме открылась дверь, из-за которой высунулись голова и нога в сером валенке, торчащем из-под цветастого халата.

– Кыс-кыс... – услышал Илья.

Галки взлетели, бросив добычу, а чудище раскосое отозвалось на «кыс-кыс» нежнейшим «мяу!», развернулось, задрало хвост и побежало к дому.

– Кошка, – сказал себе Баринов.

И подумал: «Бывают же такие страшные. Прям как его хозяйка». И тут же устыдился своих мыслей. Хозяйку-то он толком не видел. Ну «пятая точка» у нее унылая, но это ж ни о чем не говорит.

– Может, она человек хороший! – вслух подумал Баринов и вернулся к своей писанине.

* * *

Государственные испытания лодка проходила в Севастополе. В одну из суббот на борту проходила генеральная уборка. Матросики по лодочной трансляции из большой любви к своему старпому по фамилии Скворцов беспрерывно крутили любимую песню из репертуара жутко популярной тогда «Машины времени». В песне той припев такой, постоянно повторяющийся по сто раз: «Что за глупый скворец, что за глупый скворец, что за глупый скворец».

Сам старпом делал вид, что это его не касается, – вместе с офицерами экипажа покуривал под навесом. Его присутствие ужасно раздражало офицерский состав: улети, наконец, этот «скворец» куда подальше, они бы быстренько снарядили гонца за пивом. Благо автовокзал, у которого на приколе бочка с любимым напитком, вот он, считай, под боком. Но «скворец» был глупым, а если уж совсем правильно, хитрым. Сам не ам и другому не дам.