Мария резко отодвинулась от стола.

— Что — удобно?.. — Фома медленно тер щеку, ничего не понимая. Коньяк шумел в голове и он не знал, за что получил по физиономии. Жизнь казалась ему, по меньшей мере, оглушительной.

— Мне кажется, это последний способ вправить ему мозги… — Наклонился Ефим к Марии.

— О, какие духи! — восхитился он. — Не устаю преклоняться! В жизни не встречал подобного запаха! Что это?

— Ничего!

— А-а… Nothingmore! Буду знать!.. Нет, я правда… мне кажется это последнее средство, — серьезно сказал он.

— Ты как себя чувствуешь? — обернулся он к Фоме, потрепал его по плечу.

Состояние Фомы его удовлетворило: тот был молчалив во все глаза.

— Вот видите, вдруг как замолчит… вроде сказать что-то хочет, а ничего не добьешься. Одна надежда — Вера! — поделился Ефим с Марией, вставая из-за столика и явно предупреждя ее уход.

— Как говорится, холостому помогай Боже, а женатому хозяйка поможет… и любовь! Как он с ней разговаривает, просто соловей! Где-то здесь должна бродить, по магазинам… договорились встретиться. Кстати, я ее тоже не узнаю…

— Веру?.. — Мария достала сигарету из пачки, не замечая, что уже достала одну. — Нет, вы что серьезно?

— В том-то и дело!

— И вам… все равно?

— Мне? — удивился Ефим. — Мария, вы первый человек, который подумал обо мне в этой ситуации. Мне, конечно, тяжело, но что делать? Они друг без друга не могут, хоть на работу не приходи, полная гармония! Смотрят друг на друга, руки целуют, плачут…

Мария снова посмотрела на Фому, который тяжелел на глазах, наливаясь коньяком. Она истолковала его молчание по-своему.

— Ну что ж, поздравляю… будете жить втроем? — поинтересовалась она.

— Мария Александровна! Ну что мы полигамниты какие бусурманские? Разведемся! Она мне сказала, что он жить без нее не может, ну что ж я враг?

— Она?.. — Взлет бровей в сторону Фомы. — А ты?

Фомы все равно что не было.

— А что он? Ему все равно, что он семью разрушает!..

Ефим ушел. За Верой, как он объяснил. На террасе стало тихо, как после урагана. Мария не смотрела на него и от нее веяло таким холодом, что Фома хряпнул с размаху еще один бокал, последний, к которому Ефим чуть прикоснулся. И протрезвел, но как-то косо, не так — под очень неправильным углом. Потянуло упасть. Зазвенела голова. Или это улица?

А полдень уже действительно гремел и бульвар перед ними, так же как и сама терраса уже давно заполнялись детьми, звенели их голоса и телефоны их родителей. Он сказал что-то о большом мире и его возможностях, но опять невпопад.

— Я прошу тебя, уйди! — сказала она.

Фома шумно, носом, вдохнул в себя воздух. Всё, понял он.

— А если я… — Он безумно блеснул глазами. — Если я вам покажу эти чудеса и фантазии, как вы говорите, вы мне скажете?

— Что я должна сказать?

Он забыл.

— Ну все равно!.. — Махнул он рукой. — Смотрите!

«Как это делает Доктор?» Фома взял нож, не замечая испуганных глаз вокруг, только ее — неумолимые, и медленно провел им сверху вниз, наискосок. В такой траектории режут картонные декорации или рубят шашкой. В голове отчаянно запульсировало. Скорее! Он сделал еще два надреза, поперек, и «картон» стал заворачиваться в рулон, обнаруживая совершенно новый вид.

Половина террасы и часть бульвара теперь были «свернуты», а за ними, в открывающемся отверстии, на всем пространстве, вместо огромного рекламного щита «Зачем мужчине проектор?», ровно гудело пламя, как будто они заглянули в огромную топку.

— Смотри! — повторил он, широко поведя рукой и делая еще один надрез, в пламени.

Пламя пожухло, как лето на осенних листьях, как картинка в бабушкином сундуке, и лопнуло мощным разрезом. И обнаружился глаз во всю вселенную, потому что не было уже ни бульвара, ни ресторана, ничего не было. Глаз моргнул и слеза его, поплыв, стала очередным чьим-то потопом. Дальше и дальше. Перспектива словно удалялась, но картины становились все отчетливее и грандиознее. Они находились на краю бездны бездн и пространство, словно карты в руках шулера, меняло свои рубашки, под ножом Фомина.

— Ты все еще считаешь это фантазиями? — спросил он у неё.

Она смотрела на него совершенно другими глазами.

— Почему сейчас между нами ничего не может быть? — вспомнил он свой вопрос, и вдруг почувствовал, что мир перевернут: он внизу, Мария над ним, нелепо распластанным…

Она видела, как Фомин несколько раз нескладно взмахнул рукой с ножом, словно рисуя неправильный квадрат в воздухе и приговаривая:

— Смотри!..

Потом лицо его исказила гримаса то ли боли, то ли наслаждения.

— Ты видишь? — хрипел он. — Смотри! Разве это мои фантазии? Это все может быть твоим! Это все — наше!.. Почему теперь между нами ничего не может быть?

Он рухнул. Мария беспомощно оглядывалась…

Его вдруг резко скрутило. Игла, которая постоянно сидела в сердце, вдруг превратилась в английскую булавку и рвущим движением раскрылась у него внутри. Все началась как всегда неожиданно и страшно. Меркнущим перед болью сознанием он еще пытался контролировать это движение.

— Уйди! — прохрипел он, вставая с пола, страшный, белый, с безумными от боли глазами.

Мария не пошевелилась. Тогда он закричал и стал переворачивать столы и стулья. Миленькая, светленькая терраска тихого бульвара в один миг превратилась для нарядных девочек и их мамаш с телефонами в кошмар. Фома шел словно смерч, расшвыривая все на своем пути, вернее, его самого швыряло. Терраса стала пустой. Его вынесло на бульвар.

— Андрон! — крикнула Мария, но он уже не слышал…

Ефим появился через полчаса, привез