Митя нахмуренно прошелся по комнате. В комнате становилосьпочти темно. Он вдруг стал страшно озабочен.

– Так секрет, говорит, секрет? У меня, дескать, втроемпротив нее заговор, и «Катька», дескать, замешана. Нет, брат Грушенька, это нето. Ты тут маху дала, своего глупенького женского маху! Алеша, голубчик, эх,куда ни шло! Открою я тебе наш секрет!

Он оглянулся во все стороны, быстро вплоть подошел кстоявшему пред ним Алеше и зашептал ему с таинственным видом, хотяпо-настоящему их никто не мог слышать: старик сторож дремал в углу на лавке, адо караульных солдат ни слова не долетало.

– Я тебе всю нашу тайну открою! – зашептал спеша Митя. –Хотел потом открыть, потому что без тебя разве могу на что решиться? Ты у менявсе. Я хоть и говорю, что Иван над нами высший, но ты у меня херувим. Толькотвое решение решит. Может, ты-то и есть высший человек, а не Иван. Видишь, тутдело совести, дело высшей совести – тайна столь важная, что я справиться сам несмогу и все отложил до тебя. А все-таки теперь рано решать, потому надо ждатьприговора: приговор выйдет, тогда ты и решишь судьбу. Теперь не решай; я тебесейчас скажу, ты услышишь, но не решай. Стой и молчи. Я тебе не все открою. Ятебе только идею скажу, без подробностей, а ты молчи. Ни вопроса, ни движения,согласен? А впрочем, Господи, куда я дену глаза твои? Боюсь, глаза твои скажутрешение, хотя бы ты и молчал. Ух, боюсь! Алеша, слушай: брат Иван мнепредлагает бежать. Подробностей не говорю: все предупреждено, все можетустроиться. Молчи, не решай. В Америку с Грушей. Ведь я без Груши жить не могу!Ну как ее ко мне там не пустят? Каторжных разве венчают? Брат Иван говорит, чтонет. А без Груши что я там под землей с молотком-то? Я себе только головураздроблю этим молотком! А с другой стороны, совесть-то? От страдания ведьубежал! Было указание – отверг указание, был путь очищения – поворотил налевокругом. Иван говорит, что в Америке «при добрых наклонностях» можно большепользы принести, чем под землей. Ну, а гимн-то наш подземный где состоится?Америка что, Америка опять суета! Да и мошенничества тоже, я думаю, много вАмерике-то. От распятья убежал! Потому ведь говорю тебе, Алексей, что ты одинпонять это можешь, а больше никто, для других это глупости, бред, вот все то,что я тебе про гимн говорил. Скажут, с ума сошел аль дурак. А я не сошел с ума,да и не дурак. Понимает про гимн и Иван, ух понимает, только на это неотвечает, молчит. Гимну не верит. Не говори, не говори: я ведь вижу, как ты смотришь:ты уж решил! Не решай, пощади меня, я без Груши жить не могу, подожди суда!

Митя кончил как исступленный. Он держал Алешу обеими рукамиза плечи и так и впился в его глаза своим жаждущим, воспаленным взглядом.

– Каторжных разве венчают? – повторил он в третий раз,молящим голосом.

Алеша слушал с чрезвычайным удивлением и глубоко былпотрясен.

– Скажи мне одно, – проговорил он, – Иван очень настаивает,и кто это выдумал первый?

– Он, он выдумал, он настаивает! Он ко мне все не ходил ивдруг пришел неделю назад и прямо с этого начал. Страшно настаивает. Не просит,а велит. В послушании не сомневается, хотя я ему все мое сердце, как тебе,вывернул и про гимн говорил. Он мне рассказал, как и устроит, все сведениясобрал, но это потом. До истерики хочет. Главное деньги: десять тысяч, говорит,тебе на побег, а двадцать тысяч на Америку, а на десять тысяч, говорит, мывеликолепный побег устроим.

– И мне отнюдь не велел передавать? – переспросил сноваАлеша.

– Отнюдь, никому, а главное, тебе: тебе ни за что! Боится,верно, что ты как совесть предо мной станешь. Не говори ему, что я тебепередал. Ух, не говори!

– Ты прав, – решил Алеша, – решить невозможно раньшеприговора суда. После суда сам и решишь; тогда сам в себе нового человеканайдешь, он и решит.

– Нового человека аль Бернара, тот и решит по-бернаровски!Потому, кажется, я и сам Бернар презренный! – горько осклабился Митя.

– Но неужели, неужели, брат, ты так уж совсем не надеешьсяоправдаться?

Митя судорожно вскинул вверх плечами и отрицательно покачалголовой.

– Алеша, голубчик, тебе пора! – вдруг заспешил он. –Смотритель закричал на дворе, сейчас сюда будет. Нам поздно, беспорядок. Обнимименя поскорей, поцелуй, перекрести меня, голубчик, перекрести на завтрашнийкрест…

Они обнялись и поцеловались.

– А Иван-то, – проговорил вдруг Митя, – бежать-то предложил,а сам ведь верит, что я убил!

Грустная усмешка выдавилась на его губах.

– Ты спрашивал его: верит он или нет? – спросил Алеша.

– Нет, не спрашивал. Хотел спросить, да не смог, силы нехватило. Да все равно, я ведь по глазам вижу. Ну, прощай!

Еще раз поцеловались наскоро, и Алеша уже было вышел, каквдруг Митя кликнул его опять:

– Становись предо мной, вот так.

И он опять крепко схватил Алешу обеими руками за плечи. Лицоего стало вдруг совсем бледно, так что почти в темноте это было страшнозаметно. Губы перекосились, взгляд впился в Алешу.

– Алеша, говори мне полную правду, как пред Господом Богом:веришь ты, что я убил, или не веришь? Ты-то, сам-то ты, веришь или нет? Полнуюправду, не лги! – крикнул он ему исступленно.

Алешу как бы всего покачнуло, а в сердце его, он слышал это,как бы прошло что-то острое.

– Полно, что ты… – пролепетал было он как потерянный.

– Всю правду, всю, не лги! – повторил Митя.

– Ни единой минуты не верил, что ты убийца, – вдругвырвалось дрожащим голосом из груди Алеши, и он поднял правую руку вверх, какбы призывая Бога в свидетели своих слов. Блаженство озарило мгновенно все лицоМити.

– Спасибо тебе! – выговорил он протяжно, точно испускаявздох после обморока. – Теперь ты меня возродил… Веришь ли: до сих пор боялсяспросить тебя, это тебя-то, тебя! Ну иди, иди! Укрепил ты меня на завтра,благослови тебя Бог! Ну, ступай, люби Ивана! – вырвалось последним словом уМити.

Алеша вышел весь в слезах. Такая степень мнительности Мити,такая степень недоверия его даже к нему, к Алеше, – все это вдруг раскрыло предАлешей такую бездну безвыходного горя и отчаяния в душе его несчастного брата,какой он и не подозревал прежде. Глубокое, бесконечное сострадание вдругохватило и измучило его мгновенно. Пронзенное сердце его страшно болело. «ЛюбиИвана!» – вспомнились ему вдруг сейчашние слова Мити. Да он и шел к Ивану. Емуеще утром страшно надо было видеть Ивана. Не менее, как Митя, его мучил Иван, атеперь, после свидания с братом, более чем когда-нибудь.

По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, вкотором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановилсяи решил войти. Катерину Ивановну он не видал уже более недели. Но ему теперьпришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня.Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидалспускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, сталобыть, выходил уже от Катерины Ивановны.