Они оказались в длинном зале. Карлотта шла впереди, опираясьна палку и указывая дорогу, Роуан молча и покорно следовала за ней.

Слабый свет свечи медленно плыл вместе с ними, но даже вэтом свете можно было разглядеть некоторые детали, хотя большая часть их сейчастонула в густой тени. Несмотря на царящее везде запустение, зал с егомраморными каминами и высокими зеркалами над ними, с окнами от пола до потолкабыл еще красив. Зеркала в противоположных его концах располагались одно противдругого. Многократные отражения хрустальных люстр создавали своего родаанфиладу, уходившую в бесконечность. Роуан успела заметить и множествособственных отражений.

– Да, интересный эффект, – подтвердилаКарлотта. – Эту иллюзию создал Дарси Монехан. Он сам купил и зеркала.Дарси готов был на все ради Кэтрин, ради того чтобы оградить ее от того зла,которое их окружало. Но он умер от желтой лихорадки – здесь, в этом доме.Кэтрин оплакивала его всю жизнь. А вот зеркала остались на своих местах, там,где распорядился укрепить их Дарси, – и на стенах, и над каминами.

Она со вздохом остановилась и обеими руками оперлась напалку.

– Все мы когда-то… каждый в свое время… отражались вэтих зеркалах. Теперь вот пришла и твоя очередь… быть пойманной в них…

Роуан не ответила. Она с грустью размышляла о том, какхорошо было бы увидеть этот зал ярко освещенным, сияющим, рассмотреть резьбу намраморе каминов и лепнину, украшающую потолок, вдохнуть свежий воздух,врывающийся в открытые окна и колышущий шелковые портьеры…

Карлотта подошла к ближайшему из двух боковых окон.

– Подними, пожалуйста, раму, – попросилаона. – У тебя хватит на это силы.

Она взяла у Роуан свечу и поставила ее на маленький столиквозле камина.

Роуан дотянулась до простого по конструкции замка и судивительной легкостью подняла массивную, с девятью стеклами раму.

Окно выходило на затянутую сеткой террасу. Роуан снаслаждением и благодарностью вдохнула свежий, наполненный запахами цветов идождя воздух теплой южной ночи и почувствовала, как легкий ветерок нежнокасается ее лица и рук. Чуть сдвинувшись в сторону, она молча пропустила впередподошедшую Карлотту.

Язычок пламени оставленной на столике свечи какое-то времяборолся со сквозняком, но в конце концов сдался и потух. Роуан шагнула в темнотуи вновь почувствовала знакомый уже одурманивающий сладкий аромат.

– Ночной жасмин, – пояснила Карлотта.

Плети вьющихся растений густо опутали перила террасы, ихтонкие побеги и листья, словно крылышки бабочек, бились о сетку снаружи, апрекрасные белоснежные цветы светились во тьме.

– Вот на этой террасе много дней сидела твоямать, – вновь заговорила старуха. – А внизу, на плитах, умерла еемать. Она упала туда из окна комнаты, которая сейчас прямо над нами и котораякогда-то принадлежала Джулиену. Это я загнала ее туда, к самому окну, и,наверное, вытолкнула бы из него собственными руками, не прыгни она сама. Я едване выцарапала ей глаза, как когда-то и Джулиену.

Карлотта умолкла, всматриваясь в ночь сквозь проржавевшуюсетку. Темные силуэты огромных деревьев четко вырисовывались на чуть болеесветлом фоне неба. Холодный свет уличных фонарей заливал ближнюю к ограде частьразросшегося сада и высокую траву давно не стриженных газонов. Он отражался дажеот высокой спинки белого кресла-качалки, стоявшего на террасе.

И вдруг ночь показалась Роуан чересчур жуткой и дажезловещей, а сам дом превратился в ее воображении в мрачную черную бездну,готовую засосать ее в свою неизмеримую глубину. Как ужасно жить и умереть втаком доме, провести много дней и ночей в этих страшных запущенных комнатах,чтобы потом окончить свои дни среди мерзости, грязи и нестерпимой вони.Невыносимо! Внутри у нее все дрожало от отвращения, густой волнойподнимавшегося к горлу, готового вот-вот лишить ее возможности дышать. Нет, этоневозможно выразить словами. Ни ее чувства, ни степень той ненависти, которуюона испытывала сейчас к стоявшей рядом старухе.

– Это я убила Анту. – Голос Карлотты звучал глухо.Она стояла спиной к Роуан, и та с трудом разбирала тихо произнесенныеслова. – Я убила ее, все равно как если бы действительно собственноручновыбросила из окна. Я желала ей смерти! Когда я вошла, она качала Дейрдре вколыбели, а он стоял возле нее, совсем близко… Он смотрел на малютку изаставлял ее смеяться! И она позволяла ему веселить свое дитя! Онаразговаривала с ним и своим жеманным тихим голоском заверяла, что теперь, послесмерти мужа, он ее единственный друг на всем белом свете. А мне заявила, чтоэто ее дом и она в любой момент может выгнать меня отсюда.

И тогда я пообещала выцарапать ей глаза, если она непрогонит его. «Ты не сможешь видеть его, лишившись глаз, – сказалая. – И избавишь от этого зрелища свою дочь».

Карлотта замолчала. Потрясенная ее признанием, Роуан не проронилани слова. Она неподвижно застыла в мучительном ожидании еще более ужасныхоткровений, прислушиваясь к приглушенным звукам ночи, доносившимся из сада.

– Приходилось ли тебе когда-нибудь видеть, как бьется оженскую щеку человеческий глаз, вырванный из глазницы и висящий лишь нанескольких окровавленных ниточках? – Голос женщины звучал глухо, норовно. – Я выполнила свою угрозу. Она рыдала и всхлипывала, как малоедитя, но меня это не остановило. А когда она помчалась наверх, обеими рукамипридерживая выпавшее глазное яблоко, я бросилась следом. И ты думаешь, он хотябы попытался меня остановить?

– Я бы попыталась, – ответила Роуан. –Скажите, зачем вы все это мне рассказываете?

– Затем, что ты хочешь знать, что случилось! А чтобыпонять, что произошло с одной, необходимо знать, что произошло с той, котораябыла до нее. И еще. Я хочу, чтобы ты знала, что все это я совершила содной-единственной целью: разорвать адскую цепь.

Старуха повернулась к Роуан лицом. Холодный белый светуличного фонаря отразился в стеклах ее очков, превратив их в непроницаемыезеркала.

– Я совершила это ради тебя, ради меня, ради самогоГоспода Бога, если он таки существует. Я подтащила ее к открытому окну изаставила высунуться. «Посмотрим, – кричала я, – сумеешь ли тыувидеть его теперь, когда ты слепа! Сможешь ли заставить его прийти?!» И всеэто время твоя мать надрывалась от крика в своей колыбели. Мне следовало убитьее тогда же, пока Анта лежала бездыханная на плитах. Но Господь не дал мнесмелости сделать это…

Она опять помолчала немного, потом слегка вздернулаподбородок, и холодная улыбка чуть тронула тонкие губы.

– Я ощущаю твой гнев и осуждение, – сказала она.