Пытаясь не замечать собственного бессилия, мы имитировали деятельность, составляя никому не нужные меморандумы. Каждое утро члены правительства собирались в так называемом зале заседаний, бывшей классной комнате. Казалось, что Шверин-Крозигк лихорадочно наверстывает упущенные возможности, ведь последние двенадцать лет заседания кабинета министров не проводились. Мебель для «зала заседаний» – крашеный стол и разномастные стулья – собирали по всей школе. На одно из заседаний временный министр продовольствия принес из своих запасов несколько бутылок виски. Мы пили виски из принесенных из своих комнат стаканов и чашек и обсуждали, как привести кабинет министров в соответствие с требованиями времени. Горячий спор разгорелся вокруг назначения министра по делам церкви. Одни предлагали знаменитого теолога, другие считали наилучшим кандидатом пастора Нимёллера. Всем хотелось привлечь в правительство неодиозные личности. Мое саркастическое предложение заменить нас несколькими известными социал-демократами и либералами осталось незамеченным. Алкогольные запасы министра продовольствия способствовали оживлению настроения собравшихся. На мой взгляд, мы делали все, чтобы превратиться в посмешище, вернее, уже превратились. Серьезная, строгая атмосфера, господствовавшая в этом здании в дни капитуляции, полностью испарилась.

15 мая я написал Шверин-Крозигку, что правительство рейха должно состоять из людей, пользующихся доверием западных союзников; следует немедленно изменить состав кабинета, удалив из него всех соратников Гитлера. Более того, подчеркивал я, «доверить художнику расплачиваться по счетам так же глупо, как – в прошлом – назначить торговца шампанским министром иностранных дел». Я попросил «уволить меня с поста министра экономики и промышленности», но ответа не получил.

После капитуляции во Фленсбурге стали появляться американские и британские офицеры невысокого ранга. Они беспрепятственно слонялись по «правительственной резиденции», и как-то в середине мая в мой кабинет заглянул американский лейтенант. «Вы не знаете, где найти Шпеера?» – спросил он. Когда я представился, он объяснил, что американское командование собирает данные о результатах союзных бомбардировок, и предложил мне поделиться информацией. Я согласился.

Несколькими днями ранее герцог Гольштейнский предложил мне и моей семье переселиться в замок Глюкксбург, расположенный на окруженном водой полуостровке в нескольких милях от Фленсбурга. В тот же день в этом замке XVI века я встретился с несколькими одетыми в штатское мужчинами моего возраста из USSBS – службы изучения деятельности стратегической бомбардировочной авиации США, прикомандированной к штабу Эйзенхауэра. Мы обсуждали ошибки и особенности тактики бомбардировок обеих воюющих сторон. На следующее утро мой адъютант сообщил, что ко входу замка прибыло множество американских офицеров, включая и многозвездного генерала. Наши охранники, немецкие солдаты бронетанковых войск, взяли на караул[340]. Так, под защитой немецкого оружия, генерал Ф.Л. Андерсон, командующий бомбардировочной авиацией 8-й американской воздушной армии вошел в мои апартаменты и с исключительной вежливостью поблагодарил за участие в обсуждениях.

В течение трех дней мы скрупулезно изучали различные аспекты воздушной войны. 19 мая приехали председатель USSBS Франклин д'Олир, его вице-председатель Генри Александер, его помощники доктор Гэлбрейт, Пол Нитце, Джордж Болл, полковник Гилкрист и Уильямс. Опираясь на личный опыт, я мог оценить важность роли этой службы в планировании американских военных операций.

В последующие несколько дней в нашем «университете авианалетов» царила вполне дружеская атмосфера. Все мгновенно изменилось, когда в газетах всего мира под крупными заголовками ославили завтрак с шампанским, которым генерал Паттон угостил Геринга. Однако еще до этого случая генерал Андерсон успел дать весьма характерный и лестный отзыв о моей деятельности: «Если бы я знал о достижениях этого человека, то послал бы всю 8-ю воздушную армию США, чтобы смешать его с землей». 8-я армия располагала более чем двумя тысячами тяжелых дневных бомбардировщиков. Мне повезло, что генерал Андерсон оказался столь неосведомленным.

Моя семья находилась в 40 километрах от Глюкксбурга. Поскольку самое худшее, что могло со мной случиться, так это арест на несколько дней раньше, я выехал из фленсбургского анклава и благодаря беспечности британцев без проблем добрался до оккупированной зоны. В деревнях стояли тяжелые танки с зачехленными орудиями. Британские солдаты, слонявшиеся по улицам, не обращали никакого внимания на мой автомобиль. Я благополучно подъехал к дверям загородного домика, где жила моя семья. Моя выходка привела всех в восторг, и мне пришлось несколько раз повествовать о своем приключении. Но пожалуй, британцы вовсе не были такими беззаботными, как я полагал. 21 мая меня вывезли во Фленсбург в моем же автомобиле и заперли в одной из комнат штаб-квартиры секретной службы под охраной солдата, вооруженного автоматом. Через несколько часов меня освободили и отвезли обратно в Глюкксбург в одном из британских автомобилей, поскольку мой бесследно исчез.

Два дня спустя рано утром в мою спальню ворвался адъютант с сообщением, что британцы окружили Глюкксбург, а следом вошел британский сержант и заявил, что я арестован. Сержант отстегнул кобуру и как бы случайно положил пистолет на мой стол, затем вышел, давая мне возможность собрать вещи. На грузовике меня перевезли во Фленсбург. По дороге я видел много противотанковых орудий, нацеленных на замок Глюкксбург. Меня все еще считали более важной птицей, чем я был на самом деле. Вскоре британцы сняли германский флаг, ежедневно поднимавшийся над военно-морским училищем. Если правительство Дёница в чем и преуспело, так это не в созидании нового, а в своей приверженности к старому знамени. Правда, мы с Дёницем давно решили, что флаг следует сохранить. Мы не притворялись, будто олицетворяем что-то новое. Фленсбург был последним оплотом Третьего рейха, не более того.

В нормальной ситуации падение с высот власти могло бы вызвать жестокий душевный кризис, но, к собственному изумлению, я отнесся к перемене своего положения весьма спокойно. Я быстро приспособился к условиям заключения. Видимо, сказалась двенадцатилетняя привычка к подчинению. И при гитлеровском режиме я ощущал себя пленником. Освободившись наконец от ответственности за ежедневно принимаемые решения, в первые месяцы я испытывал сильную сонливость, не свойственную мне прежде. Я словно впал в ступор, хотя и старался не показывать этого окружающим.

Во Фленсбурге все мы, члены правительства Дёница, снова встретились в классной комнате, теперь похожей на зал ожидания. Мы тоскливо сидели на расставленных вдоль стен скамейках в окружении чемоданов с личными вещами. Должно быть, мы походили на эмигрантов, ожидавших своего корабля. Одного за другим нас вызывали в соседнюю комнату для регистрации. Свежеиспеченные пленные возвращались оттуда рассерженными, оскорбленными или подавленными – в зависимости от склада характера. Когда подошел мой черед, я был оскорблен унизительной процедурой личного досмотра. Вероятно, нам пришлось пройти это испытание из-за самоубийства Гиммлера, спрятавшего во рту ампулу с ядом.